Золотая решетка

И Агнесса выложила ей все, проговорив чуть ли не до утра. "Я вправе, думала Агнесса, - вправе выставить перед этой, в сущности, чужой мне женщиной Буссарделей в истинном свете". Хозяйка своих собственных поступков и собственной своей судьбы, порвавшая все духовные узы с родными, Агнесса была также вправе рассказывать о домашних тому, кому ей заблагорассудится; разоблачая их, она словно отмежевывалась от них. И это было освобождением. Рассказывала она с таким жаром, так беспощадно передразнивала свою мать, оплакивающую несчастного пленного, столь благородно просившую у дочери прощения перед лицом всего семейного совета, а за кулисами торжествовавшую свою победу, о чем свидетельствовал телефонный разговор с Жанной-Симон, что Мано несколько раз, не сдержавшись, принималась хохотать. Именно такие вот рассказы укрепляли антибуржуазные позиции бывшей Эгерии Мон-парнаса.

- Неужели вам смешно? - спросила наконец Агнесса.

- Нет, конечно, не смешно. Но меня восхищает ваша страстность. Если хотите знать, Агнесса, я полюбила вас, только когда мне стал ясен ваш истинный нрав. Вначале я считала вас особой положительной, внутренне уравновешенной, словом, вполне такой, какой вы кажетесь с вашим правильным лицом и вашей статной длинноногой фигурой. Вот эта чрезмерная уравновешенность, откровенно говоря, меня мало интересует. Самое привлекательное в вас - теперь я хорошо вижу - то, что вы вечно вносите страстность в отношения с людьми. С родными, с друзьями и даже... в ваши отношения с Викториной вы вносите страсть.

- Но ведь тут речь идет не о моей повседневной жизни. Признайтесь же, что в отношениях с моей семьей святая и та потеряет хладнокровие. А я не святая.

- Вы дочь вашей матери, миленький. Вот кто вы такая! И засим я отправлюсь спать. Поговорим об этом завтра. Потому что сейчас вам, по-моему, нужно быть на страже своего вертограда.

- Да... одному богу известно, что мне еще готовит долина Монсо!.. Ax, Мано, не совсем еще я покончила с семьей, нет, не совсем.

- Боюсь, что вам никогда не удастся покончить с ней раз и навсегда. Связь на всю жизнь, Агнесса, прочная цепь. В мое время у Фишера про это пели. Вы, конечно, не помните Фишера: певицы выходили размалеванные под чахоточных и с глазами наркоманок: "Я тебя ненавижу, и ты ненавидишь меня, о я знаю теперь, нам с тобой никогда не расстаться: на любое движенье твое, на любые слова лишь один есть ответ - отвращенья гримаса!"

Агнесса проводила по лестнице Мано, которая все еще мурыкала песенку.

- Клянусь вам, если бы не интересы моего сына, - произнесла Агнесса, я бы уж нашла способ порвать с ними навсегда!

- Вам их будет слишком недоставать! - бросила Мано с порога своей комнаты.

На следующий день их беседа не носила столь напряженного характера. Мано одобрила приятельницу за то, что она ела себя так, будто ничего не подозревает, будто действительно попалась на удочку Мари Буссардель, которую наставил Симон или которая просто действовала ради него.

- И я запрещаю вам отдавать мне сигареты, Агнесса. Конечно, я не верну вам остаток вчерашней пачки: это было бы уж чистым героизмом с моей стороны. Но все, что вам удастся раздобыть начиная с сегодняшнего дня, послушайтесь меня, высылайте брату в лагерь. Моими устами глаголет мудрость.

Уезжая из Пор-Кро, Мано взяла с Агнессы обещание, что та навестит ее до Нового года.

- До первого января? - переспросила Агнесса. - Ну, конечно.

- Потому что рождественские увеселения я впредь организовывать не буду. Это становится слишком сложно, а у меня другие дела есть.

- Я вас понимаю! - отозвалась Агнесса, которая уже давно перестала расспрашивать Мано об ее убеждениях и о некоторых сторонах ее деятельности.

Оставшись одна с сынишкой и двумя женщинами, Агнесса мало-помалу снова замкнулась в обычном кругу повседневных забот. Остров, осажденный волнами, все туже сжимал свое кольцо вокруг хозяйки мыса Байю. И вдруг в ноябре из этого состояния относительного покоя ее вывела новость о высадке союзных войск в Марокко и Алжире. Сидя на террасе, обращенной к югу, Агнесса, не отрываясь, смотрела на Средиземное море и твердила про себя, что прямо напротив нее, на этих далеких берегах союзные знамена уже развеваются на французских землях.

Она плохо представляла себе, что в сущности происходит в неведомых ей краях и городах, но ей казалось, что события развертываются совсем рядом, близко от нее, гораздо ближе, чем события в оккупированной зоне, от которых ей удалось улизнуть и к которым она повернулась спиной.