Золотая Ригма (сборник)

— Рад бы погостить, да нужно и у других охотников побывать, а у вас, я вижу, дела и без того ладно идут. В феврале с пушниной, видно, управитесь — и за ловлю живых зверей. Вот только волку челюсти крепко связывайте, а то животных покалечит. Как, Наташа, не мерзнете в тайге? — с улыбкой взглянул на девушку Перекатов.

— Как же можно мерзнуть, когда тигры и индийские куницы здесь превосходно себя чувствуют. Ведь мы находимся на широте Черноморского побережья.

— Да, — усмешливо воскликнул Перекатов, — широта у нас крымская, да долгота колымская! Лето — как в Индии, а зима — как в Сибири.

— Ну что же, «кто не мерз зимой — тому не оценить лета», — сказал один путешественник. У меня спальный мешок на гагачьем пуху, мороз его не прошибает.

Перекатов, подморгнув Наташе, обратился к Матвею:

— Может, споем, Матвей Иванович? «Эх, мороз, мороз! Не морозь меня…» А Наташа подпоет.

— Наш Матвей-то поет, — вмешался Иван Тимофеевич, — да голос его, что у телка, когда он есть просит.

Все рассмеялись, и вечерняя песня не состоялась.

Утром зверобои уходили на свои путики. Наташа, передав Перекатову письмо для своих родителей и поблагодарив его за поданную мысль посетить Богатыревых, распрощалась с охотоведом. Покидал он приветливое зимовье с легкой грустью.

Гибель браконьера

В однодневном переходе от зимовья Богатыревых у невысокой горелой сопки ютилась приземистая подслеповатая избушка, покрытая землей и дерном. Принадлежала она охотнику Подлещуку. Когда-то он работал в торговой системе, был уволен и, не найдя для себя подходящего другого дела, пошел в кадровые охотники. Но постигнуть в совершенстве искусство следопыта не было ему дано. Охотился он в одиночку и кичился своим отшельничеством. «Вдвоем да втроем прожить в лесу зиму — не диво. Приучить себя быть в тайге одному — вот предел человеческого терпения», — часто говаривал он. Однако истинная причина его нелюдимости была далеко не столь романтичной.

Подлещук браконьерничал: он утаивал часть добытых соболей от заготовителей и продавал на «черном рынке». Такие махинации проходили для него безнаказанно потому, что отсутствовали свидетели, которыми могли стать напарники по охоте. Их-то и избегал Подлещук. Но, как говорится: добрая слава на месте лежит, а худая — бежит. Многие догадывались о темной торговле, но уличить его пока никому не удавалось.

Все это знал и Маркин. Вот почему в один из январских дней пробирался он нехоженой тропой к избушке Подлещука. В котомке за спиной лежали шесть собольих шкурок. «Бригадир-то и не ведает, какой я „нефартовый“, а узнал бы — прогнал с зимовья. Ну да ляд с ним. Уговорю соседа взять собольков, тот сумеет сбыть их подороже. Обоим выгода будет», — размышлял Маркин.

Подлещука он застал в барачке. После ужина рассказал о Богатыревых, как не по нутру ему эти праведники. Предупредил о возможности прибытия сюда Суходольской.

— Ты ей тушки соболей не показывай: она их перепишет, а потом с тебя потребуют сдать столько же шкурок. Да и вообще, уши не развешивай. Она хоть и девица, а глаз — острый, и в нашем деле кое-что соображает.

Переночевав у своего приятеля, Маркин вернулся лишь на второй день. Отлучку объяснил тем, что гнался за медведем, стронутым кем-то с берлоги, и ночевал-де «на следу под кедрой». Ему поверили: ночевки в лесу далеко утянувшихся охотников — дело обычное. Как он и предполагал, Суходольская укладывала свое снаряжение, готовясь отправиться к соседствующим с Богатыревым промысловикам все с той же целью: обработать тушки животных, собрать сведения о промысле. Помогал ей Матвей. Он вызвался сопровождать охотоведа и был очень рад возможности побыть подольше вместе с понравившейся ему девушкой.

Первым, к кому они направились, оказался Подлещук. Как ему хотелось тут же выставить непрошеных гостей!

— Тесно у меня в барачке, не поместимся, — проворчал он после сухого приветствия.

— Давайте, Наташа, поставим рядом палатку, — предложил Матвей. Девушка охотно согласилась и решительно шагнула к порогу.

— Ладно уж, оставайтесь. Только нары отдельные сделайте, — нехотя согласился хозяин, надеясь, что пришельцы пробудут здесь недолго.

Ночью Подлещук спал дурно, его беспокоила мысль о настороженном у тропы к солонцу самостреле. Будучи плохим охотником и не имея сноровки в скрадывании сторожкого изюбра, Подлещук прибегнул к недозволенному способу охоты. Он привязал у звериной тропы одноствольный дробовик, заряженный самодельной тяжелой пулей, направив ствол на ход зверя. Пойдет олень, заденет шнурок, и ружье само выстрелит. Раненный в грудь или живот изюбр погибнет. Найдет его по следу браконьер, разрубит на мелкие куски и будет ловить на эту приманку соболей. «Как бы не обнаружили его прибывшие. Чуть развиднеется, пойду сниму», — подумал Подлещук.