Золотая рыбка

И, надо отдать ему должное (только Вера никак не хотела), Николай Николаевич, тогда еще работавший в полную силу и кормивший семью, терпел этот домашний ад и как-то к нему приспосабливался. Это потом он совсем сорвался «с катушек»… Вера отдалялась, а сама Ирина Ивановна стремительно увядала, болела, теряла интерес ко всему, кроме кошки, и вскоре надломилась всерьез…

Вера с легкостью меняла места работы, благо профессия давалась легко. Ездила по командировкам от еще не сгоревшего тогда ВТО, смотрела спектакли, выступала на критических семинарах, в общем, варилась в околотеатральной каше. И тем не менее что-то в работе ее всегда не удовлетворяло. То ли вечные сведения счетов между членами критической братии, то ли необходимость кому-то выносить приговор… Наконец года два тому назад, в середине смятенных девяностых, она прижилась в журнале «Лик». И во многом благодаря дружбе с редактором отдела прозы Натальей Сахновской. Та – прирожденная аристократка и по кровям и по духу – была лет на пятнадцать старше Веры – лет сорока пяти… И Вера стала учиться у нее тому, чему не мог научить ее собственный суматошный, безалаберный и до мозга костей совковый домашний очаг… А главное – научилась чувствовать слово. И теперь поняла, что именно слово и есть ее самое сокровенное – ее путь, призвание, дар…

Уже лет пять Вера жила в оставленной ей бабушкой небольшой двухкомнатной квартирке в Трехпрудном. И все пять лет, несмотря на щемившую сердце любовь к матери, старалась как можно реже навещать «отчий» дом. Оторвалась и закружилась в своем одиночестве, боли, в поисках своего пути и… любви! Любви, в которую верила, которой упрямо ждала, несмотря на почти врожденное недоверие к лицам противоположного пола… Она плакала по ночам, ждала: «Где ты, единственный, где твои верные руки, которые подхватят и унесут ото всех… Ты и сам сейчас маешься где-то, но мы встретимся, верю, ты придешь! Я люблю тебя! Всей душой, всем сердцем». И – странное дело – после сумасшедшей поездки в Париж, после принятого решения – писать, после того, как засела за свой роман, Вера знала: любовь уже подступает к ней. Судьба уже близко!

Праздничный ужин не заладился с самого начала. Вера угрюмо молчала. Николай Николаевич, в парадном костюме, при галстуке, восседал во главе уставленного хрусталем и фарфором стола и проклинал про себя и этот хрусталь, и набычившуюся жену, и глядящую с укором падчерицу, и необходимость вписываться в этот, давно ставший формальным, триумвират и в это образцово-показательное семейное застолье.

– Ну, дорогие мои, вот и наступила весна! – Он сделал многозначительную паузу, цыкнул и мечтательно запрокинул голову. – Скоро на дачу! Отпуск! Грибочки-ягодки! Давай, Вера, выпьем за нашу мамочку, она сегодня у нас такая симпатичная – кофточка с рюшечками просто прелесть!

Он обошел вокруг стола, чмокнул «мамочку», которая, сжав бескровные губы и не поднимая глаз, благосклонно кивнула, и вернулся на свое место.

– Верунчик, расскажи родителям, как там у тебя в редакции. Что о тебе думает главный? С кем общаешься в последнее время? По-моему, у тебя какая-то новая подруга, я что-то ее не знаю.

– Эта подруга у меня уже два года, и я сто раз о ней рассказывала, ты просто об этом не помнишь. Главный обо мне ничего не думает. И ни с кем я сейчас не общаюсь.

– Но как же так? Что у нас, нет приличных людей? Или ты, может, думаешь, что до твоей высоты никому не дотянуться?

– Почему, наверное, есть люди интересные и приятные… во всех отношениях. Салат будешь? Мам, ты совсем не ешь. Ты же любишь заливное, давай я тебе положу.

Вера старалась дождаться конца этого вымученного семейного ужина и поскорее умчаться к себе в Трехпрудный. А в сердце стучало: «Мамочка, бедная моя мамочка, что с тобой время сделало… Задавил-таки проклятый совок!»

– Ты читала в «Комсомольце» о мафии? А в «Огоньке» весь расклад про президентские выборы? Погоди-ка, сейчас зачитаю одну страничку…

– Пожалуйста, не надо.

– Так. Тебе, значит, не интересно. А что тебя вообще интересует? Она, видите ли, слишком далека от нас, грешных! Она парит в небесах и снизойти до убогих родителей не желает! Газет не читает – это журналистка-то профессиональная! Публицистику презирает. Ну ладно, не любишь – твое дело. Но поговорить-то с родителями по-человечески можно? Я, между прочим, тоже не в котельной работаю. А не чураюсь, ничего не чураюсь! В курсе событий. Ты во что превратилась? Высохла вся! А в дом к себе критикесса наша великая не зовет… Не войти!

– А ты и не входи. – Вера налила себе коньяку и одним махом выпила.