Золотая рыбка

— Молодец! — одобрила она. — Теперь Сарычеву не отвертеться. Но особых радостей первые четыре года не жди. Одни крики и болезни. Во всяком случае, я это время как страшный сон вспоминаю. — При каждом удобном случае Алла не упускала возможность напомнить Полине о грядущих трудностях материнства.

— Да плясать меня вовсе не тянет! — усмехнулась Полина, которой перспектива пеленок казалась куда более привлекательной, чем танцы в душной комнате с подвыпившими одноклассниками. — Дело совсем в другом. — Она задумалась. — Глеб какой-то мрачный… Не дождусь отпуска. Все представляю: садимся в самолет и гуд бай! Я же ещё вообще за границей не была. Дура провинциальная.

— Мой тоже, бревно-бревном. В самое ухо ору — ничего не слышит. В телевизор уставится, а глаза, как у слепого. Вовнутрь повернуты. — Алла вздохнула и Полина представила, как она делает затяжку, — томно, с отлетом кисти, искосо поглядывая на стоящее за её компьютером зеркальце. — Нелегко им бабки даются. Потом глядишь, в сорок пять инфаркт. Если раньше не стрельнут.

— Да сплюнь ты! Не узнаю тебя, Алка, съела что-нибудь?

— Хну передержала. Рыжая, как Пугачева. Нос откуда-то вдруг выпер… Пора подстричь. А что? Лисинович скорректировала внешность в смысле шнобеля — ничего, жива.

— Лучше она не стала… Не дури, Алла… Давай, я за тобой заеду, по магазинам пройдемся, мне подарок надо приобрести. Беллке четверть века стукнуло.

— Не могу. Я в трансе… Да ты себе голову не морочь, купи подсвечник или бокалы. В любом случае сгодятся. И не сиди букой, хвост-то распусти. Пусть твои заречинцы пышным расцветом замарашки-золушки полюбуются… Скажи, что замужем, и не вздумай все про фирму выкладывать.

— Будет сделано, товарищ начальник… — невесело пообещала Полина. Ей очень хотелось рассказать, что через неделю она и в самом деле станет мужней женой. Но своих обещаний Ина не нарушила. Молчок значит молчок.

Глава 9

Первого апреля, несмотря на нерабочий день, Глеб ушел из дома с утра, чмокнув в лоб ещё дремлющую в голубоватом полумраке невесту.

— Позвоню… — прошептала она и, приподнявшись на локте, открыла глаза. — Глебушка…

Он подошел, нагнулся. Полина прижалась к его губам.

— Если бы ты знал, как я люблю тебя… — Уткнувшись в подушку, Полина слышала, как бряцали в прихожей тщательно запираемые Глебом замки.

… Только в машине, выезжая на окружную, Полина сумела избавиться от сумрачного настроения. Включила радио, сунула за щеку грейпфрутовый леденец и постаралась провести сеанс аутотренинга. Повторила про себя «программу», все ещё казавшуюся плодом разыгравшегося воображения: «Я самая счастливая женщина на свете. У меня есть любовь, покой, радость. У меня есть вот этот шустрый симпатяга «ниссан», свой дом, работа. У меня будет чудесный муж и малыш… Мой отец никогда не останется одиноким, беспомощным стариком»…

На радиоволне завис, перемежаемый рекламой, концерт по заявкам отнюдь не юных дам. Полина прослушала «Надежду» Пахмутовой, «Любовь, как радуга над полем — отгорела и погасла» в исполнении Толкуновой, «Москва — златые купола» Газманова, и на ворвавшейся рекламе турагентства вырубила звук. Ее охватило радостное умиление, даже пустячные впечатления вызывали сильный эмоциональный всплеск. Эти песни, сто раз слышанные, пролетавшие мимо уха, сейчас, подобно рентгеновским лучам, пронзили насквозь, высвечивая картину полного счастья: жизнь приветствовала Риту безупречной тридцатидвухзубовой улыбкой, переполняя душу благодарностью, состраданием ко всему, что вращалось вокруг.

«Каждому здесь кобелю на шею я готов надеть свой лучший галстук», признавался в своей любви к животным С. Есенин. Полинино благорасположение достигло глобальных масштабов, распространяясь на самые разнообразные явления типа идущих повсеместно дорожных работ, неуклюже нарушающих правила движения пешеходов. Его хватало на неодушевленные предметы, такие как рекламные щиты, смердящие черным дымом задрипанные трудяги-грузовики и прочую, раздражавшую каждого человека чепуху. Полине даже нравился день, серый, ветреный, бросающий в стекло тяжелые дождевые капли, нравились уже набухающие весенним соком голые, зябкие деревья. Среди общей климатической промозглости ярче разгоралось тепло внутри, солнечный кайф физического и душевного комфорта.

Воображение вновь устремилось в июньский день, на лужайку загородного дома, где будут, конечно, розоветь кустики маргариток, раскачивать тяжелые грозди кусты сортовой сирени и щедро цвести декоративные японские вишни… Глеб, отец, наверно, Соня… Малыш, а может, два! Может однажды к воротам подъедет автомобиль, а из него выйдет все ещё красивая, стройная, как Гурченко, женщина. Они все заплачут и обнимутся. Все-все… И как чудесно прозвучит тогда самое простое слово «мама»…