Когда учительница дописала, она так смеялась, что у нее текли слезы, а мы смеялись еще больше. Смеялся и Петр, который сидит со мной, а он никогда не смеется, потому что у него папа инспектор над всеми школами.
И Шпало смеялся, но только так, уголками рта. Тут-то мы и поняли, что он не совсем уверен, не его ли это контрольная.
Всех нас разбирало любопытство, и мы спросили учительницу. Кто же открыл эту ботанику? Но она сказала, что это секрет.
Канторис встал и сказал:
— Это не я, потому что в бобовых я написал сливу, и еще я думал, что клетки рассматривают в гороскоп.
Потом учительница постучала указкой по столу:
— Ну, достаточно, ребята! Теперь я проверю, как вы повторили материал.
Это нам испортило настроение, и мы больше не смеялись.
Когда прозвенел звонок и все пошли на переменку, учительница сказала:
— Ты останься в классе, Фасолинка.
Я испугался. Учительница закрыла двери класса, и мы остались только вдвоем. Она сказала:
— Ты списывал, это явно. Но почему ты написал «контрольная» среди бобовых, когда это всего-навсего надпись, а? Потому твои ответы передвинулись и вместо микроскопа получился горох, а вместо бамбука сорокаметровая пшеница.
Я ничего не ответил, потому что мне вдруг стало очень жарко.
Учительница потрепала меня по голове и сказала:
— Открой окна и сотри с доски.
Я бросился открывать окна.
Потом был урок физкультуры, а после мы пошли домой.
Но с Червенкой я не разговариваю. Раньше я с ним разговаривал, но теперь не буду! Зачем он написал «контрольная», да еще так криво?
Я думал, что это ответ на вопрос о бобовых. Никто не написал слова «контрольная», потому что учительница не просила это писать. Только Червенка написал. Он всегда воображает себя самым умным.
Я люблю нашу учительницу, а Червенку нет. И вовсе он не самый умный, а самый глупый.
Вечером пришел Миша и все еще смеялся. Я рассердился на это и вот что ему сказал:
— Не пойму, чего ты все грохочешь? И совсем это не смешно!
Миша удивился и пошел спать.
И я пошел спать.
ПОСЛЕ ЗАХОДА СОЛНЦА
Когда в школе проходит сбор бумаги, мама всегда говорит:
— Ну слава богу! — И дает мне отцовские газеты, журналы и все бумаги.
Когда проходит сбор утильсырья, отец говорит:
— Ну слава богу! — и дает мне из подвала все бутылки, а из чемоданов мамины тряпки.
Потом бывает крупный разговор, но я не виноват, и мне ничего не могут сделать, потому что я — ребёнок и должен слушаться и маму и папу.
Поэтому я очень люблю всевозможный сбор, но больше всего сбор железа. Тогда мы берем тележку, и каждый хочет быть конем. Тележку мы просим у маминого дяди-садовника.
В нашей группе есть и девочки. Сначала мы не хотели их брать с собой, но Миша сказал:
— Пусть идут с нами! Их скорее пустят в подвал, чем нас, потому что мальчишек всегда боятся.
И это действительно было так, и мы набрали три тележки железного лома. Возвращаясь домой, мы встретили Шпало, и он сказал:
— Одолжите мне тележку! Тут у меня есть здоровенный кусище железного лома, а один я его не подниму.
Мне это не понравилось, потому что я хотел, чтобы у нас лома было больше всех.
Но Миша спросил:
— Хорошо! А где он у тебя?
И мы пошли за ним, потому что Миша наш командир,
Подойдя к дому Шпало, мы очень удивились, а Зуза сказала:
— Никакой это не железный лом, а настоящая печь.
И вправду это была печь. Нам даже показалось, что она весит целых пятьдесят килограммов, пока мы ее поднимали.
Когда мы шли из школы, мама Шпало увидела нас и позвала, чтобы мы помогли ей отнести белье в прачечную. Шпало не пошел. Он сказал, что он будет сторожить тележку, чтобы никто ее не украл.
Все белье вместе с рубашками Шпало мы положили в корыто, а Шпалова мама пошла развести огонь. Но тут она заметила, что разводить огонь негде. Она закричала:
— Господи! Кто-то украл у меня печь!
Мы, не говоря ни слова, выскочили из прачечной.
Я Шпало сказал:
— И не стыдно тебе? Ты обворовал собственную мать и поэтому теперь будешь ходить во всем грязном!
Шпало готов был разреветься.
— Я не знал, — захныкал он, — что мамка сегодня будет стирать. Мне так хотелось выиграть футбольный мяч! Я бы и вам дал поиграть.
— Вор далеко не убежит! Что ты теперь выиграешь? — сказал я ему.