Золотая сетка

Очаровательная пара встретила меня как родного. С роскошным азиатским угощением, с бутылкой "свойского" фантастической чистоты, настоянного на почках черной смородины, с надписью на самодельной этикетке "Слеза зеленого змия".

Сначала разговор шел чинный: кто я, что и как. Но стоило деду Федору немного клюкнуть, как у него, словно у бравого солдата Швейка, истории потянулись одна за другой, одна другой заковыристее. И придумывать ему ничего не надо было.

Чего стоил как раз к случаю пришедшийся рассказ о его женитьбе! Подозреваю, что он был за много лет тщательнейшим образом отрепетирован и обкатан. Но для каждого нового слушателя исполнялся с новым воодушевлением, оригинально и свежо, будто вчера все произошло.

А было так. В сорок девятом году Федор Канталупа в качестве техника поехал в какую-то экспедицию в Таджикистан. Что искали – не важно. Важно, что экспедиция поставила палатки недалеко от местного селения, километрах в двух, и довольно часто приезжие люди бывали там. То в магазин, то на почту, – мало ли! И за глиняной оградой одного из домов в центре поселка могли полюбоваться на румяную, длиннокосую красавицу, что порхала во дворе, щебеча и распевая, как птичка.

Полюбопытствовали у местного почтмейстера, знавшего по должности все и всех, что за певунья, и получили ответ:

– Нравится? А купите! -???

Насладившись произведенным впечатлением, почтмейстер рассказал, что отец красавицы, какой-то не особо даже дальний его родственник, хотел по стародавнему обычаю продать дочь замуж. "Советская власть, сынок, там была в самой легкой форме, как нефтяная пленка на луже. А копни поглубже – дичь и глушь тысячелетние!" За жену мужу надо было платить выкуп – калым, и тесть, пользуясь красотой дочери, заломил неслыханную цену. Шутка ли – двенадцать тысяч теми еще деньгами!

У зятя столько не нашлось – лишь половина запрошенного. Старик подумал-подумал и решил дело так: шесть тысяч на бочку, зять может ходить к ним ночевать на правах мужа, но домой к себе может забрать, лишь уплатив вторую половину.

Однако случилось так, что приходящий зять, поночевав таким образом с полгода, вдруг решил, что положение его не устраивает, и отказался от невесты. Скандал вышел большой. Деньги старик не отдал, а с дочкою возникли проблемы. Поскольку скаредный папаша не желал упускать своего, он назначил за девчонку, побывавшую в наложницах, цену в шесть тысяч. Это показалось местным женихам дороговато, и отец, каким скупердяем ни был, цену оказался вынужден снижать – пять, четыре, три тысячи… Семнадцатилетняя красавица Зюльма цвела, как роза, за глинобитным забором, который специально сделали пониже. Но это не помогло, и отметка сползла до уровня в десять раз ниже первоначального,- всего тысяча двести рублей.

Тридцатидвухлетнему, по военному несчастью вдовому и тогда еще не седому Федору чаще всех находилось дело пройти мимо того забора. Когда цена упала до предела, он как-то в компании вечерком сказал начальнику экспедиции вроде как в шутку:

– Виктор Иваныч! Ты на нас получаешь кормовые тысяча восемьсот в месяц. Выкупил бы, что ли, красавицу в счет пайка, а?

На что под всеобщее ржание начальник, все понявший на свой лад, ответил:

– Если, Федор, вас месячишко покормить на шестьсот рублей, ни одному никакой красавицы не захочется!

Посмеялись и забыли. Но в октябре месяце, когда свернули работы и выдали зарплату за весь сезон, Федор во время суеты сборов вдруг исчез. Его уж обыскаться успели, чуть ли не собрались тронуться без него, как заметили на дороге, ведущей от поселка, две фигуры. Это оказались Федор собственной персоной и та самая певунья в верблюжьем платке и стеганом дорожном халате В руках у нее был совсем небольшой узелок с бельем – ничего больше не дал сквалыга папаша.

Встретили их вытаращенными глазами.

– Федор,- вкрадчиво спросил начальник,- это ты ее на всю экспедицию купил или как?

– А не фигушки ли вам, Виктор Иваныч? – отвечал Федор. – Не хотели выкупить на казенный счет, теперь умойтесь!

И показал документ, в котором на русском и таджикском было написано: Зюльма Канталупа.

Потом было почти полвека жизни душа в душу и трое сыновей, из которых старший стал отцом Марии. Я его, кстати, так ни разу и не видел: со второй семьей жил где-то в Самаре.

На ее мать я посмотрел. Один раз. Этого хватило. Все стало понятно. И почему девчонка едва из пеленок жила у деда с бабкой. И почему мальчишка при живых родителях жил сиротою, на руках сестры, а фактически у тех же стариков, которым он по крови был никто, только по душе и по безмерной доброте обоих. И, конечно, почему отец Марии двух лет не прожил с женой.

Второй муж, Колькин отец, был глухонемой. Все именно этим и объясняли то, что он так задержался. Мол, стоит ей открыть рот, так сразу хочется зажать уши. А ему-то и незачем.