Золотая струя. Роман-комедия

– Сейчас раздастся барабанная дробь, – сказал Карнаухов, переминаясь на коврике.

– И начнется цирковое представление, – подхватил губернатор.

Над мольбертом возникла физиономия Анатолия Петровича – простецкая, даже совсем не имеющая каких-либо следов вдохновения и творческой отрешенности, подобающих художнику. Он был похож на слесаря, который на днях менял дома у Бестужева кухонный смеситель.

– Ничего не поделаешь, процесс приходится организовывать, как любое мероприятие, без этого никак, – рассуждал Рюмин. Он встал возле мольберта перед Карнауховым. – Вы, главное, смотрите в мою сторону, пожалуйста. Вообще творческий акт напоминает обычное фотографирование, только несколько замедленное. Больше времени занимает подготовка, но это уж наши проблемы.

– А это не больно? – спросил губернатор под общий смех.

– Готово! – раздалось громко за ширмой.

– Всё, спасибо, пойдемте посмотрим, – сказал Рюмин.

– Уже? – удивился Карнаухов. Он вдруг посерьезнел и порозовел от волнения.

Они прошли в отгороженный угол и склонились над «песочницей». Рюмин попрыскал над собой освежителем воздуха, запахло сиренью.

– Владислав Евгеньевич, а ведь вы здесь как две капли, один к одному, очень даже похожи, – сказал губернатор.

«Действительно, никакой фотошоп не нужен», – подумал Бестужев, глядя на изящный, четко выведенный рисунок.

– Да, похож, – согласился Карнаухов. – Когда будет готов окончательный вариант?

– Завтра, – ответил Рюмин.

– Завтра же портрет вам и отправим, – сказал губернатор. – Николай, оформи всё, как надо.

– Сделаем, – откликнулся за его спиной Бестужев.

– А где художник? – спросил Карнаухов. – Хотел его поблагодарить.

– Анатолий Петрович ушел. Он человек скромный и занятой, – сказал Рюмин.

– Догнать его, Владислав Евгеньевич? – подался было к дверям референт.

– Не надо. – Карнаухов протянул руку Рюмину. – Передайте ему моё огромное спасибо.

– Обязательно.

* * *

Карнаухова благополучно проводили в аэропорт.

На другой день Бестужев обратился к Рюмину с настоятельной просьбой дать возможность присутствовать при выборе портретной рамы. «А то подсунете что-нибудь из пенопласта, за такие-то деньги», – пошутил при этом он. В багетной мастерской, куда Рюмин сделал заказ на изготовление портрета, Бестужев выбрал раму самую дорогую, из натурального дерева редкой тропической породы, с золотой лепниной. Забирать готовую картину он приехал лично, чтобы сразу на месте подправить, если что-то не понравится. Однако остался доволен: печать на холсте, покрытом лаком, была четкая, рама сама по себе выглядела произведением искусства, придавая портрету солидность и шик.

Губернатор дал добро, и картина вечерним самолетом улетела в Москву.

Вроде бы, гора – с плеч долой, поручение губернатора успешно выполнено, надо бы перекреститься и забыть, однако Бестужев никак не мог успокоиться. Он чувствовал себя оскорбленным, словно его ни за что ни про что ударили, а он не дал сдачи. Нет, он не привык к такому обхождению. И он не позволит этому прохвосту Рюмину и его подельнику, недоделанному живописцу, так неуважительно к нему относиться и так нагло, беспардонно разводить на деньги порядочных людей. И когда губернатор вызвал его к себе и поинтересовался, «как там поживает наш уринальный художник», Бестужев поделился наболевшим:

– Помню, вы сказали, что этим друзьям надо укорот сделать. Я с вами полностью согласен. Они же плюют на нас! Власть мы или не власть? Руки чешутся по шеям им надавать.

Губернатор помолчал, подумал, потянулся за сигаретой. Рабочий день был завершен, за окнами густели сумерки, шеф сидел без пиджака, без галстука.

– Как сказал классик: «Руки чешутся – чешите в другом месте». – Он добродушно хмыкнул. – Прекрасно понимаю тебя, Николай. И в другое время мы бы так и поступили – заставили бы этих гавриков власть уважать. Но сейчас ситуация диктует другие решения. Заковыка в том, что этот наш художник-писюн Сидоров, оказывается, имеет дикую, ненормальную популярность среди людей, прямо скажем, очень солидных. Причем, популярность скрытую, потому что люди стесняются. Так же, как и мы с тобой. Ты заметил, как Карнаухов затрясся, когда увидел свое изображение? Почему такое восприятие? Почему такая заинтересованность? А фиг его знает. Может быть, мода такая? Мода – это ведь явление стихийное, не поймешь, откуда она берется. Но самое интересное, что Владислав Евгеньевич проникся к нам с тобой нешуточной благодарностью, и это уже дает результаты. Времени прошло всего ничего, а вопрос по индустриальным паркам, над которым я бьюсь не один год, уже сдвинулся с мертвой точки. Завтра я лечу в Москву, поеду по министерствам, и не в роли просителя, а меня там везде ждут. Представляешь? И благодаря чему? Кому? – Губернатор ткнул в пепельницу недокуренную сигарету. – Давай-ка, Коля, по восемь капель примем на грудь. Возьми там в шкафу коньяк.

Бестужев нашел коньяк, рюмки, коробку конфет, пока ставил на стол, пока наполнял рюмки, соображал, пытаясь понять, куда шеф клонит. Чокнулись, выпили.