Золотая струна для улитки

– Замечательный! Ты так вовремя. Просто ужасно вовремя! Ты приехал, а она здесь.

– Кто? Куда ты меня тянешь? Кто здесь?

Ответ вырывается из комнаты нежным, звенящим колоратурным сопрано:

– Андреа.

Часть четвертая

1

– Андреа…

Марат уже в пятнадцатый раз повторяет имя спящей рядом женщины, лаская каждую букву. Все случилось именно так, как он и представлял. Она была зажатая, скованная и напоминала испуганного воробышка. А он ужасно торопился и боялся сломать какую-нибудь из дрожащих под его прикосновениями косточек, с трудом останавливал желание нестись напролом и заставлял себя сворачивать, продвигаться короткими перебежками по тайным, узким тропкам через многолетние заросли одиночества, отчаяния и смущения. Он пытался отвлечься, отстраниться, включить убегающий мозг – и происходящее тут же начинало казаться ему похожим на надругательство. Он чувствовал себя карателем, глумящимся над робостью, мучителем, низвергающим сопротивление. И именно в ту секунду, когда Марат уже готов был остановиться, опустить руки и прекратить бессмысленную борьбу, неожиданно почувствовал первые робкие отклики: изучающие подушечки тонких пальчиков на своей спине; маленькие пятки, скользящие по его икрам; свистящее, прерывистое дыхание, потрескавшиеся губы, тянущиеся к его губам… И Марат перестал думать. Он побежал, полетел, поскакал, помчался за каким-то только ему известным кладом. А когда до его помутневшего сознания добрались короткие тихие стоны, Марат рассыпался в безудержном ликовании обнаружившего добычу золотоискателя.

– Извини, – только и смог прохрипеть он, зарывшись пьяной улыбкой в рассыпанные по подушке кудри.

– Ничего. Я дам тебе шанс реабилитироваться.

Она говорит голосом роковой соблазнительницы. Приподнимается на локте, раскрывается, демонстрирует всю себя, не стесняясь, не отводя взгляда. Это так неожиданно – такую Андреа Марат еще не знает. Он еще много чего не знает. Тем интереснее будет продолжать знакомство. От мыслей об удовольствиях, которые его ожидают, он довольно урчит, пытается изобразить из себя неуемного мачо:

– Дай мне пятнадцать минут.

– И ни секундой больше.

Но через пятнадцать минут Андреа уже безмятежно спит, свернувшись аккуратным клубочком у него под мышкой. Острые коленки больно упираются в его бедро, ровное дыхание прижимает к ребрам небольшую девичью грудь, дрожащие ресницы щекочут кожу, но Марат лишь крепче обнимает свою спящую красавицу. Накручивает на пальцы жесткие рыжие спиральки, распускает, снова закручивает и ощупывает, пробует на вкус странное, непривычное и такое родное имя.

– Андреа…

– У-у…

– Ты не спишь?!

– Уже нет. Рассказывай.

– Что рассказывать?

– Ты же зовешь меня. Значит, что-то хотел рассказать.

– Нет, я просто так зову.

– Все равно рассказывай.

– Хорошо. Ты храпишь.

– Неправда.

– Ладно. Тогда лягаешься.

– Снова ложь.

– Что же тебе рассказывать?

– Правду.

– Какую правду ты хочешь узнать?

– Всю. Про Наталкину маму.

– Ее звали Марийка. Она была балериной.

– Я знаю.

– И еще она была помешана на всяких дурацких условностях, жертвой которых в конце концов и стала.

– То есть?

– Я не то говорю. Столько лет прошло, а я все еще не могу примириться с ней, продолжаю неоконченный спор, называю условностями те вещи, которые имели для Марийки огромное значение. Не знаю, сможешь ли ты понять. Европейки, западные женщины так не похожи на восточных. Вы смотрите на мир, сбросив шоры. Вас не пугает смена привычного образа жизни, отступление от традиций, от того, что вам годами внушали родители, культура, общество.

Марийка шагнула на Запад только одной ногой. Она выросла из слепой веры, мечтала заниматься любимым делом, хотела стать свободной женщиной, но так и не стала ею, увязла в темном болоте предрассудков.