Золотая струна для улитки

– Потому что классикой ты получила Гран-при в Кракове.

Муж складывает чемодан. Едет на гастроли с новеньким Samsonite. У него вообще все новенькое: машина, квартира, альбом. Только жена старенькая со своими стремлениями к всемирной славе. Крепко все же с ней отец поработал. Ладно. Пускай. Чем бы дитя ни тешилось…

– Вот именно. – Андреа вскакивает с дивана. – Получила Гран-при. Это уже пройденный этап. Неинтересно, понимаешь?

– Понимаю, – Дим взглядом усаживает ее на место, – но и ты пойми. Я не хочу, чтобы ты разочаровывалась, чтобы не оправдались ожидания. Что ты можешь ждать после главного приза? Только еще один главный приз, верно?

– Верно, – нехотя признает Андреа свои амбиции.

– Вот. А женщина и испанская гитара…Ты уж меня извини.

– Не вижу разницы между твоей фразой и фразой «женщина и гитара». То же самое, но я выиграла конкурс. И раньше ты так не говорил.

– Не говорил, потому что ты играла классику.

– Не говорил, потому что я играла то, что играю хуже тебя. А сейчас я хочу быть собой.

– Не говори ерунду, Анди! Ты играешь испанскую музыку в тысячу раз лучше меня. Ты гений, я знаю это. Но как доказать другим?

– Играть.

– Можно сто лет играть и никогда не выиграть.

– А можно не играть и навсегда остаться в проигрыше.

– Мужской мир жесток. Особенно в музыке, Анди. Я просто хочу предостеречь.

– Я знаю, милый. Давай посмотрим на это с другой стороны. Возьмем рок-музыку. Разве мало женщин, играющих на гитаре? Сюзи Кватро, Кортни Лав, Шерил Кроу, Аврил Лавин, Алланис Мориссетт. А ваши? То есть наши: Земфира, Диана Арбенина, Янка. Всех не перечислишь. А сколько из них гениев, признанных мужчинами? Можно пересчитать по пальцам. Дженифер Батон, Линда Перри и еще парочка. А почему их признают мужчины?

– Потому что играют агрессивно, мужиковато.

– Играют так, как надо играть рок.

– Допустим.

– Вот и меня признают, потому что я звучу так, как должна звучать испанская гитара. Я играю не хуже Анабель Монтесинос[23], и ты это знаешь.

– Ладно, Мария Луиза[24]. Убедила. – Дим берет ладошки жены и нежно целует. – Твое упрямство – это диагноз.

Андреа горько усмехается. Диагноз у нее другой. Невынашивание. Логичный после шести неудач. Зоя говорит, надо радоваться безопасному сексу. Зоя – дура.

– Когда летишь?

– Ухожу через час.

– Пойдем. Перед уходом поешь.

– Эй, Андреа, поешь, – Лидочка трясет ее за руку. – Сидишь как истукан. Уже все остыло давно. Тебе тут не нравится? Там, куда ты раньше ходила, было лучше?

– Да. – Там, за углом, кафе, за стеклом которого пламенело фламенко, но Лидочке необязательно об этом знать.

– А чем там кормят?

– Живой водой.

20

– О чем ты думаешь, Марат? – Дебелая малярша Тоня лихо заправляет свои груди в безразмерный лифчик.

Что за дурацкий вопрос?! А женщины так и норовят влезть в корень, вывернуть наизнанку. Да ни о чем он сейчас не думает. Спасибо, Тоня, за эту возможность. Так хорошо было, ни одной мысли! Прекрасная, манящая пустота. Зачем все портить разговорами?

С Тоней все сложилось как-то быстро и просто, без уговоров, без льстивых слов, без намеков. Марат еще даже подумать не успел, а она пришла и все сама сделала. И продолжает делать уже полтора месяца.

С чего же все началось? Ах, ну да, с фисгармонии, конечно. На отделку приехала женская бригада, а прораб возьми и похвастайся инструментом да музыкантом. Марат отнекивался, но разве отвертишься от насквозь пропахших краской хохотушек? Всех ошеломил. А еще говорят, женщины стали разборчивые, до несметных богатств охочие. Да ничего подобного. Чуть душу потревожишь, и они уже глядят на тебя томными глазами. Молоденькая Нюра – та еще кокетка, до сих пор глазки строит, но Марат с такими не связывается. Сначала глазки, улыбки, потом – слезы и сопли. Татьяна лет тридцати с красивым, грудным голосом смотрит серьезно, многообещающе, но и требовательно. Шуры-муры ей не нужны, и так в девках засиделась. Заведет глаза поволокой и сверлит мыслями: только шагни навстречу, я уж тебя поймаю, заберу и руку, и сердце. Марат бы отдал, если б мог. Не на того Татьяна нацелилась. То ли дело Тоня, у нее в активе примерно на пятнадцать больше прожитых лет, отсутствие иллюзий и присутствие постоянного спутника в московской квартире. Никаких надежд, никаких обязательств. Марат – это так, праздник для тела. А место для совместного поедания борщей и просмотра сериалов прочно занято. Так с чего бы лезть в душу?

– Ни о чем, – буркает Марат привычный ответ.

– Я думала, скажешь, обо мне. – Странное, неподходящее жеманство. Тоне не идет.

– Я о тебе не думаю. – Жестко, но правдиво.

– Ясно. А о ком?

– Ни о ком.

– Ни о чем… Ни о ком… Скучная у тебя жизнь, Марат. Пустая. Только Мила и я. Я не твоя, а Мила – собака.

– Много ты понимаешь!

– Разве я не права?

– Нет.

21

– Разве я не права, Марат? – Женщина смотрит на него выжидающе. Марат не реагирует. – Надо что-то делать.

– А что?

– Не знаю.

– И я не знаю!