Золотая струна для улитки

Аллу интересует совсем другое, но спросить Андреа сразу, кто счастливый обладатель второго билета, она не решается.

– «Кот в сапогах».

– На детский? С Наташей идешь? – Алка не может скрыть разочарования.

– С Наташей мы вчера были в консерватории, а в субботу идем в Пушкинский на выставку Шанель.

– Зачем ей Шанель? Чему ты учишь ребенка?

Андреа грустно улыбается, вспоминает свою комнату в общежитии, афиши, картонные репродукции Уорхола и плакаты с изображением Коко.

– Эстетике.

Алка безнадежно машет рукой.

– Ну, а Шарля Перро ты кому демонстрируешь?

– Племяннику. – В голосе – гордость и торжество. – Ему уже два с половиной. Знаешь, как зовут?

– Как?

Андреа делает невероятное усилие, чтобы ответ не превратился в свистящий, сдавленный шепот. Но опасения напрасны. Через зеркало примерочной кабины она, будто со стороны, наблюдает за отражением уверенной в себе женщины, которая громко и четко произносит:

– Вадим.

11

…Вадим. Его звали Вадим. Не знаю, почему не написала Вам сразу. Может, Вы и правы. Имя дается тяжелее всего. Еще хотела сказать Вам спасибо. Когда получила то письмо, где Вы просили рассказать мою историю, ссылаясь на то, что я, зная Вашу, должна во имя справедливости рассказать свою, я сделала это, считая, что для Вас. А теперь понимаю: Вы просили не для себя – для меня.

Вы послушали кассету, которую я прислала? Что скажете? Вы уловили в музыке дребезжание железных ложек и мисок, которые в ту ночь танцевали на тюремном столе?..

…Музыка прекрасна, Андреа. Я слышал, что у фламенко есть канторы. Подойдет ли такое сопровождение Вашему произведению?

За стеклом буфета старинного
Рюмка пляшет хрустальная.
И бокалы звенят невинные,
Ножки в танце разбив длинные.
Над кроватью люстра качается,
Будто маятник в вечных ходиках.
С неба прыгая, луна улыбается.
Мир плывет, в волнах наклоняется.
Крики, страх, суматоха, паника.
Плач детей, среди ночи разбуженных.
Ноги голые из-под ватника
На трясущемся снежном валике.
Пронеслись ударов мгновения,
Постояв, разошлись люди.
Обошлось. Не видать разрушения.
Успокоилось землетрясение.

Жаль, я совсем не умею петь. Надеюсь, Вы найдете своего Камарона…[54]

– Отправите на радио? – интересуется Сережа. Они только что записали дуэт. Мальчику пришлось петь десять раз подряд, прежде чем гитара полностью приняла кантора, а гитаристка одобрила вокалиста.

Андреа улыбается. Вспоминает сцену из старого, любимого ею советского фильма, где героиня интересовалась, куда носят клубный пиджак. Довольно машет рукой:

– Туда тоже можно.

12

– Можно? – Наташа заглядывает в рабочий кабинет Андреа и, получив одобрительный кивок, стремительно подбегает к учительнице и бесцеремонно плюхается к ней на колени. Обнимает Андреа за шею и счастливо шепчет:

– Меня взяли!

– Здорово. Думаю, теперь можно наконец все рассказать бабушке.

– Нет! Ну, пожалуйста, позволь мне дотерпеть до конкурса. Я уже каждый день представляю, как вручаю ей приглашение, она приходит, а там я – на сцене. Пожалуйста…

– Ладно, хулиганка, уговорила.

Андреа с нежностью смотрит на девочку. Их связывает уже гораздо больше, чем просто тайные занятия фламенко. Они давно перестали посвящать все свое время однообразным репетициям в гостиной Андреа. В движениях Наташи наметился явный прогресс, она понимает, что и зачем делает, что собирается сказать изгибами рук, поворотами кистей. Андреа видит, что такой хореограф, как она, девочке больше не нужен, но Наташа не собирается ее отпускать, а Андреа не хочет отпускать Наташу. И, открыв друг для друга фламенко, они начинают постепенно, не торопясь, словно боясь спугнуть распахнувшую над ними крыло птицу счастья, открывать друг другу себя, свою жизнь, свою судьбу, свои мечты, свои горести.

– Он ее убил, – рыдает Наташа, доставая из рюкзака учебник литературы для пятого класса.

– Кто? Кого?

– Герасим Муму.