Золотая свирель

— Знаете что, господа, — заявил он. — Мы с нашей гостьей погуляем тут, по бережку, хорошо? Я думаю, ей легче будет поведать все своему, так сказать, соплеменнику. Пойдем, голубушка.

Он протянул мне руку.

— Амаргин! — беспокойно окликнул Ирис.

— Все в порядке, Босоножка. Мы поговорим и вернемся.

Волшебник ухватил мою ладонь и повлек меня мимо высоких камней на длинный песчаный пляж.

Я оглянулась. Вран стоял рядом с Ирисом, возвышаясь над ним как скала над цветком, и что-то ему втолковывал. А тот слушал молча, опустив голову.

— Они правда братья? — спросила я.

— Правда. — Волшебник Амаргин грустно усмехнулся. — Был еще старший, Шелари, и он не походил на этих двух. Воин, маг и музыкант, три брата, и такие разные. Впрочем, я уже сочиняю. Ирис никогда не видел старшего, он родился после того как погиб Шелари.

— Погиб?

Здесь тоже случается смерть? Здесь, за пределами мира?

Амаргин будто прочел мои мысли:

— Мы, люди, называем их бессмертными, но мы ошибаемся. Смерть, как и тараканы, встречается повсюду. — Он с мудрым видом поднял тонкий, как щепка палец, помедлил, озабоченно осмотрел его со всех сторон и вытер о плащ. — А также мусор, мыши, крысы и кошки. Все эти явления черезвычайно загадочны. Особенно тараканы. Но мы разговариваем сейчас не о них, а о тебе. Ты проникла с той стороны на эту. Как тебе это удалось?

— Не знаю, — сказала я. — Поверь мне — не знаю…

— Леста!

Он окликнул меня с порога — полуденное солнце било ему в спину, превращая вихрастую рыжую голову в настоящий костер. Я приветливо махнула рукой.

Ратер подошел и недоуменно нахмурился на моего собеседника. Пепел не спешил представляться. Он взглянул на Кукушонка, на меня, а потом скромно опустил глаза и уставился в свою пустую кружку.

— Это Пепел, певец и странник, мастер школы "сухой ветки", — раз они оба не почесались, я посчитала своим долгом объяснить молодым людям, кто есть кто. — Это Ратер Кукушонок, его отец держит паром через Нержель.

— Нам пора, — мрачно заявил Кукушонок. — Еще надо в "Колесо" зайти.

— Прислуга уже сбегала. Возьми вещи в моей комнате, они в одеяло завернуты. Я уже готова.

Кукушонок отправился за вещами. Пепел продолжал молчать, нервно оглаживая ладонями бока своей кружки. Я подумала — сколько же он тут сидел в молчании напротив меня, пока я воспоминаниям предавалась? Ни словом, ни жестом не нарушил этих моих полугрез — может у меня глаза как-то по-особому стекленеют или челюсть отпадает при погружении в прошлое? Да так, что любому постороннему понятно: не тронь блаженную, пусть себе…

Игла памяти с косматой цеплючей нитью боли, с крепким узелком утраты на конце штопает прорехи моей души. Именно что штопает — материал настолько ветхий, что вся поверхность постепенно превращается в дерюгу, в колючую привязчивую тоску, в неровные узлы потерь, с оборванными хвостами маленьких моих надежд.

Ирис! Вспомни меня, черт тебя дери! Или забывайся скорее вместе со своей рекой, своими сумерками, своими камышами! Не могу я больше!

Нет, могу. Самое ужасное — могу и буду. Меня еще в детстве по рукам лупили за то что расчесываю комариные укусы и сдираю корку с расцарапанных коленок. Кровь течет — хорошо, образуется корка еще более толстая и вкусная.

Тьфу!

Встретилась глазами с Пеплом. Что это? Неужто он смотрит с жалостью?

— Думаешь, милый тебя забыл? — спросил певец очень тихо, опираясь о стол и сильно подавшись вперед.

Я отпрянула:

— Какой такой милый? Я подсчитывала, сколько мне надо купить рыбы и крупы для небольшой поездки за город. Ты, Пепел, фантазер, даром что нищий оборванец. — Я решительно поднялась. — Счастливо оставаться. Вон Кукушонок идет. Эй, Ратер, ты ничего не забыл? Зеркальце мое взял?