Золотая свирель

— Вон туда. Это дом Камо Барсука, он бобылем жил и деньги в рост пускал, а неделю назад помер. А родственнички его тридесятые из-под Ютта шут знает когда приедут.

— Не трещи. Положу тебя на койку, тогда хоть песни пой.

— Да я молчу, молчу…

В струях дождя нарисовалась стена в разводах, ряд закрытых ставен и черная мокрая дверь, обитая железом и запертая аж на три огромных замка.

— Слышь, сестренка, может, с черного хода лучшее зайти? Так и так его открывать, замки обратно вешать…

Я пошарила запазухой и достала золотую свирель на шнурочке. Спутник мой качнулся вперед и чуть на сверзился наземь вместе со мной.

— Держись!

— Экое у тебя орудие, сестренка…

— Орудие у меня что надо.

Одной рукой я приставила свирель к губам и заиграла.

Фа, соль, соль диез. Фа, соль, фа.

Капли ползли по черному дереву и полосам металла. Верхние углы, где дождь не доставал, затягивала испарина, белесая, словно налет на сливах. Я играла, зная что доски двери постепенно становятся тонкими как пергамент, а железо хрупким как лед. Бумага и тонкие льдинки, такие бывают на осенних лужах, когда вся вода превращается в ледяную вафельку, накрывшую углубление в земле.

Руки у меня были заняты, поэтому я пнула дверь ногой. Доски треснули, проломились внутрь и осыпались, открывая непроглядный, похожий на пещеру, проем.

— А-аххх, — выдохнул мой спутник, надавливая всей тяжестью на онемевшее плечо. — Сейчас розовые черти полезут. Лискийцу больше не наливать.

Я спрятала свирель.

— Ну-ка, шагай вперед! Давай, раз, два… Вот молодец. Холера, ни зги не видно…

— Дырка-то… так и будет?

— Зарастет. Уже заросла. Рохар, не было никакой дырки. Мы сквозь дверь прошли.

— Была дырка!

— Ну, была так была. Уй! Что это, лестница?

Лестница, ага. Наверх. И лавка у стены. И дверь в боковую комнату. Глаза мои попривыкли к темноте, и она не казалась уже такой кромешной.

— Посиди здесь, я добуду огня и осмотрюсь.

Я сгрузила Лискийца на лавку и полезла наверх, в ту часть дома, где должны быть спальни. Обнаружила несколько забитых пыльной рухлядью комнат, где черт ногу сломит, особенно в темнотище. Пришлось спуститься на поиски кухни, в кухне отыскать кресало и бутылку с маслом, запалить огонь и вернуться наверх. Все это время раненый бандит терпеливо ждал, только иногда покашливал со своей лавки.

Высокое Небо, какой тут оказался хламовник! Похоже, покойный Камо Барсук не выбрасывал ничего и никогда. В комнатах воняло гнилью и мышами. Чтобы добраться до сундуков, мне пришлось свалить на пол груды плесневелого тряпья, из которого побежали тараканы. Полотняные простыни в сундуках были совершенно новые, но бурые пятна указывали на их почтенный возраст, кроме того, они отсырели и кое-где зацвели. Все надо просушивать, а дом протапливать, но пока спасибо и на этом. Я приготовила больному постель и спустилась вниз.

— Рохар, последний рывок. Заберешься по лестнице?

— Райена, — сказал он мне. — Раюшка. Что ты тут делаешь? Ты же умерла.

И я отчетливо поняла, что морока только начинается.

Втащить это чучело наверх. Уложить, раздеть, осмотреть его дырки.

Добыть и согреть воды. До этого растопить печь… нет, с печью разберемся завтра, пока хватит и жаровни… конечно, если найдется торф или уголь. Но в доме все-таки слишком сыро и холодно, без печки мы тут окочуримся в два счета.

Во дворе поставить ведро под водосток — пока идет дождь, без походов к колодцу можно обойтись.

Полечить болящего. Напоить его горячим, если удастся.

Обшарить дом, может, в здешних завалах притаилась бутылка вина?

— Раюшка… Ты за мной пришла?

— Не за тобой, а к тебе. Я помогу. Слышишь? Я пришла помочь.

— Не заберешь меня?

— Тебе еще жить и жить. Держись за меня крепче. Надо доползти до постели.

Доползли кое-как. Больной горел, бредил, нес чушь, куда-то рвался и норовил упасть. Однако отчалил в беспамятство, только рухнув на постель, не раньше. Молодец.

Я содрала с него одежду и бинты. Ножевая рана, довольно свежая, от правой подмышки до ключицы. Похоже, глубокая, но легкие не задеты — иначе не так бы он дышал. Зашита неумело. Воспалена так, что аж светится, но пока еще не загнила. В целом — не опасная, вся беда в потерянной крови, неловком врачевании и пробежке под дождем.

Итак, Леста Омела, вот тебе первостепенная задача. Выживет бандит — выживет твоя фюльгья. Хозяйство, страдания и прочие заботы — потом.

Ну, поехали, с Богом!

Из дверей в двери, из ворот воротами, из полудня к полночи, пойду я к темну морю полуночному. У темна моря полуночного стоит дерево карколист, под тем деревом сидят семеро сестер. Как первая из них — Трясина, вторая — Ломина, третья — Огнея, четвертая — Гладея, пятая — Маетуха, шестая — Знобуха, седьмая — Окорукша…

* * *

На нос упала капля, за ней — вторая, а следом холодная струйка пролилась на лоб, потекла между бровей, по щеке к краю губ, и, когда Эрайн слизнул ее, она оказалась соленой, как слезы. По промокшей парусине барабанил дождь. Эрайн встряхнул головой — лезвия гривы глухо тренькнули о прутья.

— Слышь, братец Лемель, змей чего-то ворошится…

— Сыро ему, вот и ворошится. Дождь-то какой…