Золотая свирель

Она помогла мне подняться. Меня покачивало и, кажется, случилось что-то с головой. Земля то проваливалась вниз, то подскакивала к самым глазам.

- Ах ты, боже мой, перепачкалась-то как... Экая жалость, такое платье дорогое, доченька, экая жалость... Ну смотри, может, застирать еще можно, я тебе расскажу как это делается, старый, знаешь ли, способ, бабка моя так завсегда делала, у нее белье белее белого было. Ты послушай-то, нос не вороти, я ж говорю, верный способ! Собираешь, значит, мочу со всего дома, а лучше всего мужскую мочу, она завсегда самая едкая...

Я отстранила ее и побрела куда глаза глядят. А они у меня никуда не глядели. Все время закрыться норовили. Хотелось спать.

Думать не хотелось. Хотелось, чтобы все было по-прежнему. Свирелька в рукаве, моя маленькая золотая птичка, моя память, жизнь моя...

Итак.

Все пропало.

Оставим на крайний случай. Что еще?

Все пропало.

Прекрати! Что у нас? Ты ее потеряла? Выронила? Ее украли? Ясно, что это не Ратер, он хотел отдать мне кошелек, а свирель исчезла еще раньше.

Все равно, ее уже не вернуть. Она золотая. Она из золота, понимаешь? Ее продадут, спрячут, положат в сундук, увезут в другой город и вообще переплавят.

Значит, надо учиться существовать без нее. Признаться Амаргину. Пусть делает со мной, что хочет.

Ну да, отсыплет из закромов и отправит в город - живи, как заблагорассудится. Забудь про Ириса, забудь про мантикора, забудь про ту сторону. Навсегда.

Прощай.

Сама виновата.

Значит, буду жить, как когда-то жила. В позапрошлой жизни. До Каланды. Даже до Левкои. Просто жить, как все живут. Живут же люди просто так, верно? Землю пашут, детей рожают. Больных лечат - ты ведь кое-что помнишь, а, Леста Омела?

С Капова кургана скачет конь буланый... по дорогам, по лесам, по пустым местам...

(...Левкоя мрачно разглядывала мои драгоценные склянки, расставленные на столе. В благодарность за гостеприимство я решила поделиться с бабушкой.

- Красный сандал, камфара, очищенный терпентин. А это - змеиный яд, очень ценный ингредиент. У тебя есть маленький пузыречек? Я отолью.

- Постой-ка, малая. Не суетись. Сядь сюда.

Я плюхнулась на лавку. С чего это бабка брови насупила? Наверное, недоумевает, к чему мои подарки применить. Ну да, конечно, откуда знахарке деревенской знать о хитростях настоящей медицины? Это вам не зверобой-подорожник, это наука!

- У меня и готовые смеси есть. Бальзамы, тинктуры. Я расскажу, какая для чего.

- Из скиту сперла? - бабка кивнула на разноцветные флаконы, - Дорогие, небось?

- Дорогие. Не сперла, а... позаимствовала. Я ж не наживаться на них собираюсь, а для честного дела. И вообще, большую часть я сама составляла.

- Сперла, значит...

Бабка пошарила в переднике, добыла черную кривую трубку и засаленный кисет. Кисет был почти пустой, только на донышке оставалась горсть трухи.

- Ну не могла же я с пустыми руками в госпиталь заявиться, - я надулась, - В монастыре еще много осталось. Мы большую партию делали, и для себя, и для Лагота. От сестер не убудет.

- Какой такой госпиталь?

- В какой распределят, - я свирепо буравила взглядом склянки. - Приеду в Лагот, там у них при городской больнице госпиталь военный. Туда раненых свозят. Меня возьмут, я много чего умею. Так вот, чтоб не с пустыми руками...

- Ага, - кивнула Левкоя.

И замолчала.

- Туда сестра Агата поехала и еще дюжина сестер. Помощь от нашего монастыря. Лекаря на войне всегда нужны. И лекарства, и бинты, и умелые руки. У меня все это есть. А меня не взяли. Маленькая еще, говорят. А я, между прочим, при операции участвовала. При полостной. Мне раны шить позволяли. Я умею! Я за больными ходила. Как тяжелого ворочать - так большая, а как в мир ехать - так маленькая... Ничего не маленькая, мне пятнадцать уже. В пятнадцать замуж выдают. Я небрезгливая. И крови не боюсь. А они меня не взяли. Там, говорят, мужчин много. И смеются. Я мужчин тоже не боюсь. Что я их, не видала, что ли, мужчин этих? Такие же люди...

- Хм... - сказала Левкоя, набивая трубку.

- И вообще, не хочу я в монастыре век куковать. Чего там, в четырех стенах... Там молоденьких нет почти. Тетки да старухи. Они жизнь прожили, они это... сами к такому решению пришли - Господу служить. Им есть с чем сравнивать. А я чего видела? Книжки пыльные, храм да огород. И больничку нашу. И все.

Я вскинула глаза на Левкою. Та уминала табак в чашечке большим пальцем, коричневым и корявым как древесный сучок.

- Дай-ка мне уголечек, малая.

Я слезла с лавки, пошуровала в очаге, принесла Левкое угольков в железном совке. Она закурила, выдохнула облако едкого дыма. Помахала рукой, разгоняя.

- Чего молчишь? - мне никак не удавалось понять, что Левкоя думает, и это злило ужасно. - Да, я украла лекарства. И денег немного украла. На дорогу. Если бы они меня взяли с собой, то не стала бы красть. Сами виноваты.

- Сядь, малая. И совок положи. А то пожжешь мне тут все. Положь, говорю, совок. Сядь. Вот так.

Еще один клуб дыма. У меня заслезились глаза.

- Ну, хочешь - выпори меня. Возьми хворостину, и выпори.

- Дурища. Похожа ты на него.

- На кого?

- На дурня моего. На Роню.

- На кого?