Золотая свирель

— И не говори. Но если ты узнал, другие тоже узнают.

— Да не… — Ратер вдруг зарумянился, отвернулся и принялся крутить пальцем в миске, полоская тряпицу. — Тут половина людишек высочество наше в глаза не видели, а половина на парня и не посмотрят. Чтоб признать, пристальней смотреть надо. В глаза смотреть, а не на одежу и не на мечик.

— А ты в глаза смотрел? — Я отобрала у него миску, выжала тряпку и положила Пеплу на лоб.

— Ну так… куда надо, туда смотрел. — Кукушонок дернул плечом. — Ты давай, сказывай, что тут высочеству надобно.

— Поздно уже, спать пора, а то завтра будем как вареные.

— Мы ж никуда не едем.

— Да, верно.

Мораг не будет нас ждать. Сорвется и укатит. Может, и правда оставить певца нашего с Ратером? Он парень старательный, руки откуда надо растут. Выходит птичку певчую, с ложечки отпоит. Я тут не слишком-то и нужна. Если что, Кукушонок сиделку наймет. Деньги у него есть, папашка отсыпал, да и псоглавец расщедрился. У парня и на лекаря хорошего в кошеле хватит. Потом вернусь, проверю как они тут без меня.

— Ратери…

— Бросить нас с певуном решила, да? — Он смотрел исподлобья, нахохлившись как пес. — За принцессой побежишь?

— С чего ты взял?

Мне удалось не покраснеть, но глаза я отвела. «Бросить»! Я вовсе не собиралась…

— Ну звиняй, сестренка. Примерещилось.

Он улыбнулся.

Я тоже улыбнулась, куда деваться. У меня никогда не было брата. Никогда раньше не было. Вот и не уследила, как завелся…

Глава 31 О клетках

— Осторожней, амбал криворукий! Правый край выше подними. Правый, я сказала!

— Правая рука, — слабым голосом пояснил Пепел, — это та, в которой ты, милейший, ложку держишь.

«Милейший» — звероватого вида слуга из таверны — только сопел, пытаясь половчее развернуть самодельные носилки. Я руководила погрузкой нашего больного в фургон.

— Ага, ага, вот так. Ратер, теперь втаскивай. А ты, господин Подзаборник, помолчал бы. Тебе шевелиться нельзя.

— Я только языком и шевелю, прекрасная госпожа. А в остальном как агнец смирен и терпелив.

Под утро Пепел пришел в себя и ему вроде бы стало получше, но сейчас опять возвращался жар. На скулах у бродяги горели пятна, глаза блестели нехорошо, а язык болтал без устали.

Оттолкнув слугу, я залезла в фургон. Кукушонок отвязывал жерди от куска мешковины, на которой лежал наш больной.

— Тебе удобно? — Я поправила шерстяное одеяло, потрогала горячий пеплов лоб. — Зря мы это затеяли. Надо было остаться.

Ратер отдал жерди слуге, взял у него сумку с провизией и присел на корточки у задка фургона.

— Остаться еще не поздно, сестренка.