Золотая жила для Блина

Дорогу ему преградила черная фигура. Человек стоял, сутулясь, по-борцовски оттопырив локти. Митька в жизни не видел таких гигантов, разве что Шварценеггера по телику. Каждая его рука была толще обеих Митькиных ног.

— Здрасьте, — пролепетал Блинков-младший.

Глава XX КАК ВО СНЕ

Черная фигура зарычала и опустилась на четыре лапы. Медведь! Хорошо-то как! Те, кого боялся Блинков-младший, были в сто раз опаснее. Это же просто мишка косолапый по лесу идет, шишки собирает, песенки поет. Конец лета, медведи сытые. Этот вон какой загривок наел…

Мишка косолапый не желал петь песенки и на шишки не отвлекался. Но по лесу попер на Митьку как танк, тряся жирным загривком. Блинков-младший вспомнил, что такой не просто сытый, а обожравшийся медведь вылущил из палатки японского фотографа и съел. Японец снимал, как медведи ловят рыбу на нересте. Его последние карточки показывали во всех новостях. Папа тогда сказал, что несчастный фотограф, наверное, разбил палатку на месте, где медведь закопал рыбу про запас.

Косолапый зарычал — рассердился. Теперь, как в детском стишке, должен сделать «ногою топ». Нет, опять поднимается на задние лапы… Тут Блинков-младший сообразил, что стоит на медвежьей тропе к водопою. То-то ему так легко шлось. Ветки не хлестали, валежины под ногами не путались.

Не поворачиваясь к медведю спиной, он отступил за куст. Косолапый довольно рыкнул. «Понял, кто здесь хозяин?» — перевел Митька.

Так они бы и разошлись, если бы медведь не шел к реке.

«Он Лину не тронет. Меня же не тронул, — стал внушать себе Митька. — Она где? На просеке. А медведь где? На тропе!»

Папина пуховка была у Митьки в руках. Он с ужасом увидел, как эти руки, словно чужие, поднимают ее, нацеливаются… И набрасывают пуховку на медвежью башку!

Медведь замер. У Митьки подкашивались колени. Он приготовился к тому, что сейчас его сожрут, как японского фотографа, а потом все равно пойдут к речке, чтобы запить.

— ЛИ-НА-АА!!! ПРЯЧЬ-СЯ-Я-Я!!! — надсаживаясь, заорал Митька.

В наступившей затем тишине он услышал совсем не подходящее к моменту журчание. Как будто поблизости мирно чаевничали и подливали кипяточку, высоко подняв чайник.

Еще мгновение черный медвежий силуэт с наброшенной на голову курткой не шевелился. И вдруг косолапый тоненько икнул, как подавившийся младенец. Пуховка взлетела, и силуэт исчез! Только удаляющийся треск слышался в кустах.

На поле боя, позорно оставленном хозяином тайги, воняло, как в зоопарке. Кружился пух из разодранной когтями куртки. Блинков-младший. подобрал ее. Пух вываливался комьями. Плохо соображая, что делает, Митька стал вталкивать его назад. Рука прошла насквозь: медвежьи когти распороли и оранжевый верх, и подкладку. Он засунул по пригоршне пуха в карманы джинсов. Из куртки все равно сыпалось. Свернув ее дырами внутрь, Митька забросил за плечи мешок с парашютом и пошел искать зимовье.

Интересно, что подумала Лина? Кажется, она не кричала в ответ. Митька решил, что зеленоглазая его не услышала.

На коротком отрезке от помойной ямы до зимовья Блинков-младший немного поплутал. Тьма стояла кромешная, только в кронах сосен чуть светилось небо с россыпями звезд. В городе столько звезд никогда не увидишь… За деревьями мелькнул огонек, и Митька пошел напрямик, ломясь через кусты.

Маленькие окошки дома приветливо светились, дверь была распахнута. Входя за калитку из колючей проволоки, Митька услышал отчаянный мышиный писк. Прощайте, макаронники! И вдруг в доме как будто упало что-то мягкое; по полу клацнули когти. У Митькиных макарон нашелся защитник. Кошка, что ли?

Лисица! Она сидела под столом с перепачканной кровью мордой, а вокруг валялось штук шесть задушенных мышей.

— Благодарю за службу! — по-военному похвалил рыжую Митька.

Лисица оскалилась.

— Не стесняйся, доедай. Я сейчас уйду, — сказал Митька, бросая на топчан пуховку и парашют.

И шагнул к столу, чтобы взять лампу.

Лисицу не успокоил приветливый тон. Она оказалась такой же слабонервной, как медведь. Шарахнулась к двери, Митьке под ноги, перепугалась еще сильнее и вскочила на стол. Мелькнул облезлый хвост, задел горящую лампу, и лисица улепетнула в разбитое окошко. А лампа качнулась и стала заваливаться.

Позже Блинков-младший тысячу раз вспоминал это мгновение. Почему он стоял и смотрел? Почему не бросился ловить лампу, ведь успевал?! Скорее всего дело в привычке. Обычные лампы, то есть электрические, он ронял. Иногда в лампочке обрывался волосок, и она перегорала. А чаще и этого не случалось, упавшую лампу можно было просто поставить — и все.

Но эта лампа была керосиновая.

Стук! Упало стекло, покатилось по столу и со звоном разбилось об пол. Из лампы выплеснулась лужа горящего керосина. Он мгновенно проник во все щели, и огненные капли полетели под стол, взрываясь, как крохотные бомбочки.

Митька схватил с топчана ватник и набросил на стол. Без воздуха огонь задохнется.