Золото

Мишке стыдно было за нищету, за убожество, в которых артель находилась в надежде на обновленную яму. Он и не пытался уговаривать Мотьку нарезать хлеб тоненькими кусочками, как делал раньше сам своей рукой. Отправился в поселок. Обошел всех знакомых старателей, но никто не дал ему ни фунта. Одни сами нуждались, а те, кто хорошо мыл, — гуляли, играли в карты, к ним не подходи.

С пустым мешком на плече шел он по поселку. Если бы не Мотька, плюнул бы и повернул назад: сегодня нет, может быть, завтра будет. Но явиться без муки к мамке, которая, наверное, уже раскалила камень в печке, чтобы испечь лепешки, он не решался. Кроме как к Сун Хун-ди, идти больше некуда… Там определенные взаимоотношения: выгодно дать — даст, невыгодно — проси хоть на коленях — не даст. Весь спрос: поверит или нет?

В харчевне, как всегда, стояли дым и вонь, теснилась толпа. Поманил хозяина рукой из-за стойки, дотронулся до белого фартука ладонью и объяснил, в чем нужда.

— Честное слово шахтера — отдам. Побольше брал.

— Не надо честное слово давай, — замахал руками Сун Хун-ди, словно ему предлагали что-то преступное. — Честное слово не нада давай. Песок давай. — Он заулыбался. — Русская старушка брал?

— Взял.

— Иван-старатель шибко серчай. Спирт выпивай, шибко гуляй.

— Пусть гуляет, какое мне дело. Дай хоть пудик.

Сун Хун-ди захохотал от такой просьбы. Нечего сказать — хватил. Пуд муки поверить, когда завтра-послезавтра Иван начнет скандалить и кто его знает, чем кончится дело из-за белокурой девки. Мишка стоял и смотрел на него. Торговец задумался. Много таких, как Мишка, брали у него «пудики», и он их больше не видел на прииске.

— Тинза давай. Тинза-ю. Старатель шибка песок любит. Песок кушай не будит, хлеб — кушай.

Он засматривался в лицо, и Мишка конфузливо отворачивался.

— Карман лежи тинза. Знай, знай — карман лежи.

Мишка сдерживался, чтобы не покраснеть. У него в самом деле в кармане в тряпочке лежало золото, но совсем не для того, чтобы тратить его на хлеб. Он давно задумал заказать ювелиру Чу Фу брошь, изображающую скрещенные лопатку и кайлу — подарок Мотьке.

Сун Хун-ди прекрасно знал душу приискателя, заметил колебание и еще веселее заговорил:

— Давай, давай. Песок кушай не надо.

Мишка нагнул голову и, не глядя на него, бормотал:

— Ладно, принесу. Отвесь мучицы и коврижку печеного дай, пожалуйста. Ребятам надо в разрез отнести. Через два дня начнем мыть, не сомневайся, пожалуйста.

Сун Хун-ди сделал самодовольное лицо.

— Тебе, Мишка, верит. Другой не верит, обманщик другой.

С мешком за плечами и половинкой хлеба в руках Мишка зашел к знакомому уже ювелиру в пристройке из фанеры. Тот выслушал его объяснение с улыбкой.

— Белая мамка дари? — спросил он. — Хороший мамка. Давай материал.

Мишка достал тряпочку из кармана.

— Незаметнинское. Сделаешь из другого — не возьму, — попытался он сказать как можно серьезней, но лицо выдавало его радость.

— Хороший мамка! — еще раз повторил мастер и сам заулыбался. — Можно дари!

20

Как ни старался Мишка обойтись без займа, но все-таки пришлось пойти к Жоржу на Верхний. Удалый смотритель с шутками, с насмешками рассказывал о своих успехах, трудно было вставить слово. Он состроил презрительную мину, когда Мишка признался ему в своем чувстве к Мотьке, желании записаться с ней и отпраздновать свадьбу, но все же щедрой рукой отвесил фунт песка из своих неиссякаемых запасов. Можно теперь справить вечеринку, не стыдясь перед ребятами и соседями.

Весь вечер Мишка и Мотька шептались, перебирали покупки — кульки, мешочки. Легли совсем поздно. Мишка был настроен торжественно: день его свадьбы совпадал с открытием сплотка на Верхнем. Два больших события, радостных, счастливых. Он ворочался, вздыхал от забот и счастья. Мотька в темноте закрывала ему ладонью глаза и шептала:

— Спи, завтра рано надо вставать. Сколько делов. Вряд ли я успею все поделать. Дров ты мне не позабудь приготовить мелких для плиты. Сухих. Поднялось бы только тесто, самое главное.

С утра в бараке, прибранном к празднику, Мотька стряпала угощение. На столе белели пышки, насеченные ножом, крендельки, завитушки. Она понимала толк в стряпне. Руки ловко шлепали тесто, хватали посуду, подбрасывали дрова в плиту. Оленье мясо для пельменей, чтобы не лезли мухи, лежало под тюлевой сеткой с Мишкиной шляпы. На раскаленной плите шипело в противне масло. Поджаренные ноздреватые блинцы укладывались в горшок, чтобы протомились и не подсохли к завтрашнему дню.

Артельцы ушли на Верхний, на открытие сплотка. Мишка околачивался возле стряпни, хотя все, что от него требовалось по хозяйству, было сделано. Мотька в хлопотах не замечала его озабоченного лица. Он подходил к ней и опять отстранялся.

— Ты пойдешь на Верхний или нет? Ступай, пожалуйста. Я одна управлюсь.

Мишка и не думал пропускать необычного торжества, только ему хотелось бы пойти с Мотькой, но об этом нечего было и заикаться. Наконец он оделся, взялся за скобу. Мотька остановила его, схватила веничек и принялась обмахивать пыль с куртки. Подтолкнула в спину.