Золото

Колеса стучали мерно и однообразно. Под ритм припоминалась жизнь за последний год во всех мелочах. С точки зрения Мигалова она была необыкновенна и замечательна. К старшему смотрителю подземных работ Пласкееву является молодой шахтер, совсем незнакомый с золотодобычным делом. Федор Иванович — серьезный, опытный спец. Разговаривать с ним не каждый решается. Но молодой шахтер вступает с ним в беседу о рудничных работах, о креплении, о всяких вещах и производит впечатление дельного, способного парня. Сразу, без искуса на верховых работах, парня посылают в шахту с хорошим подъемным золотом{17}. Спец понял, с кем имеет дело. Началась привольная жизнь. В клубе — каждый день, всегда навеселе. Карманы — неистощимый источник уверенности в себе. Смело заговаривает с Лидией — режиссершей и артисткой, веселой и шутливой, которую знают на прииске все до единого. Сначала она только смеется на попытки загородить ей проход в дверях и ускользает, потом в ее глазах появляется что-то похожее на внимание и интерес. Проходит какой-нибудь месяц, и он, Мигалов, сидит у старшего смотрителя в квартире. Чай разливает Лида. Она удивляется самым простым вещам. О глубоких шахтах со спуском в клети слушает, как о чем-то чудесном. В глазах неподдельный испуг, когда он рассказывает о рудничном газе, способном взорваться от искры при ударе кайлы о камень, о том, как страшные газы собираются вокруг свечи и фонаря, и как новички, не зная, не ведая опасности, преспокойно поглядывают на зеленоватое облачко. Нечего и говорить — такое внимание подталкивало на преувеличение и прикрасы. Он сам не слышал, как булькает и поет гремучий газ, вырывающийся из щелей, но говорил об этом, как будто каждый день присутствовал на подобных концертах. А таким самым обыкновенным вещам — как яблоки, насыпанные на телеге на базаре, вишни в ворохах под открытым небом, — можно было подумать, что она не верит. Глаза ее туманились, она любуется уже не рассказами, а этим необыкновенным шахтером, который жил в райских краях. Готова расцеловать его при муже. С рассказов и началось. Федор Иванович поднимается из-за стола, чтобы уйти в шахту, из приличия поднимается и гость, — нельзя же сидеть, когда хозяин уходит, — но Лида отнимает шляпу; от нее пахнет духами. «Ведь вам во вторую смену, сидите, куда торопитесь?» И он с бьющимся сердцем садился на только что покинутый, еще не остывший стул. Оба смотрели, как одевается Федор Иванович, точно он приходил к ним в гости. Так начались свидания без мужа. Хотя Мигалов был уже нарядчиком и зарабатывал прилично, но все же шахтер, обыкновенный шахтер в сапожищах выше колен, а шароварах с напуском, в цветном кушаке. Наряд бодайбинца-золотоискателя ему казался верхом красоты. Стыдно вспомнить. И она, такая нарядная в туманных кружевах, отдалась ему однажды, лишь только муж вышел за дверь. Шептала, что все для него: и тонкое белье, и кружева… Для него, а не для старикашки, как называла она мужа. И тогда-то жизнь наполнилась новыми красками. Словно в непрерывный летний солнечный день, перед взором расстилались пунцовые маки, цвели белые сады, гудели пьяным гулом пчелы.

— Ты, товарищ, с каких же приисков? — спросил шахтер, сидящий напротив. — Где-то я тебя будто видел.

Так неожиданно и невпопад раздался вопрос, что Мигалов растерялся, а потом рассердился.

— Ты не тычь, я не Иван Кузьмич, — пробормотал он и снова закурил.

— Вон в чем дело… Тогда извиняемся. Ну, вы. Скажите, дорогой товарищ, Лена-Голдфилдс, по-вашему, вправе владеть Витимом, Олекмой, пароходством на Лене, отстоями, торговлей? Говорят, на сто лет сняли они край. Если бы вправду они поставили механизмы самые новейшие, как говорят, подписались, это бы туда-сюда, но мы их знаем давно. Не успели приехать, а зубы уже скалят.

— Конечно, нас с вами не спросят, — солидно возразил Мигалов. — Вопрос в Москве решался, а не в Бодайбо.

— Вы, значит, у них на службе, что ли? — спросил шахтер, и Мигалов уловил стальную нотку в его голосе. — Сколько же они платят вам?

Мигалов гордо заявил, с удовольствием предвкушая удивление:

— Не попал, друг, меня выкинули в первую голову с прииска. Вот тебе и «на службе». Я у них за тысячу в месяц не остался бы. Конечно, людей всяких много, найдутся на их век дураки.

На лицах пассажиров с сундучками у ног выразилось сочувствие Мигалову. Один, самый старший, спросил, почему же не стараться, если отдают прииски в аренду: хоть артелью бери, хоть один становись, копайся.

— Потому, что настоящий горняк не пойдет, вот почему.

— А почему же не пойдет?

— Потому, что затопите шахту в первую неделю.

— А если не затопим?

— Без электричества не пустите пульзометр{18} или помпу{19}.

— Мы понимаем, только как же рабочему человеку не работать?

— Работайте, пожалуйста, только речь о том, смотри в оба.

— А не все равно, у кого работать? Одинаково для нас.

Шахтер поглядел в глаза Мигалову, как приятелю, и презрительно отвернулся от пассажиров с сундучками.