Золото

Световой взрыв потряс их. Ослепительный полог света взвился над ними, обнявшими друг друга, выгнувшимися в руках друг друга в порыве великого единенья. Световая лавина навалилась, вырвавшись из-за черной тучи довременной тьмы, вставшей по обеим сторонам их корабельного ложа, и погребла под собой их обоих. Они слились в поцелуе, и совместный крик ушел внутрь них, как уходит внутрь слеза невылившегося рыданья.

И на миг они ослепли. Они стали слепые и беспомощные, как новорожденные щенята у ощенившейся суки.

Когда они снова обрели способность видеть и осязать, они обнаружили, что крепко обнимают друг друга; вся леопардовая шкура была в крови, будто бы зверя только что убили; глаза царя были напротив ее глаз, и им показалось, когда они открыли глаза, что она – это он, а он – это она. Их души поменялись местами, и они оба засмеялись от этой перестановки.

– Царь мой…

– Счастлива ты?..

– Ты сказал…

Они лежали, тесно сплетясь; они были влажные, их кожа была покрыта потом; впору было лезть в чан с водой; а корабль качало на волнах, и у нее кружилась голова, и он сказал:

– А сейчас мы будем делать с тобою вино. Ты будешь сама давить виноград. Ты давила когда-нибудь виноград?.. Не отвечай, вижу, что никогда… И мы изопьем вина, что полилось из-под любимой стопы твоей…

– Ты излился в меня, как вино, – шепнула она. Он чувствовал жар ее губ. – Ты излил красное вино из меня. Нынче, на корабле, ты накормил меня виноградом. Это заколдованный виноград. Я съела его, и теперь я навек привязана к тебе. Теперь мне не надо ни свадьбы, ни венца. Я теперь твоя царица, потому что я ела царский виноград из уст царя моего.

Около изголовья горел светильник с рыбьим жиром. Пламя поднималось золотисто-оранжево, медово, ровно, наконечником стрелы, вверх; при наклонах корабля жир в плошке переливался с боку на бок, грозя вылиться, но не выливался, и пламя продолжало гореть. Она, лежа под ним – он все лежал на ней, покрывая ее поцелуями, не в силах расцепиться, разорваться с ней, – взяла светильник в руку.

– Свет, – тихо сказала она, и сердце ее сжалось. – Видишь, свет. Он горит, огонь. Просмоленный фитиль опущен в рыбий жир; и он горит. Ты – фитиль, я – жир. А что будет, царь, если жир весь вытопится, выгорит?.. до дна?.. и фитиль сотлеет…

– Свет останется у людей в глазах, – так же тихо ответил он, гладя рукой ее по щеке. – Когда свет гаснет, он остается у людей в глазах. Они помнят его. А потом он переходит в свет звезд. Боги зажигают звезды похожими на глаза людей, красота моя.

Она поставила светильник на пол.

– Тебе не тяжело?..

– Нет, лежи еще так, любовь моя… я хочу ощущать на себе сладкую тяжесть твою… я хочу зачать ребенка от тебя…

Он подумал о том, что да, у них будет ребенок; от такой любви не может не быть детей, и дитя родится красивым, как бог или богиня. Он дунул на светильник.

– Не бойся, я сам погасил его. Я волен опять зажечь его. Я же царь. Я хочу снова любить тебя. И ты же этого хочешь, царица.

В кромешной тьме они обняли друг друга.

Корабль колыхался на волнах, как огромная колыбель; гребцы взмахивали веслами; море шумело за бортом; ветер шумел, надувал красный парус.

И Луна……………………………………………………………………………………

…Она отдернула руку от маски. Да, все так оно и было. Ее первая ночь с царем. Тогда он спросил ее: «Как тебя зовут?» Спросил уже потом, когда они еще и еще раз пребыли в объятьях друг друга. И она ответила: «Селена». Конечно, это была не она; это была юная девочка, полюбившая царя из-за моря, а вовсе не она; она только ясно видела ее, наблюдала ее ход по земле. Босыми ступнями шла эта девочка по земле, и однажды она нашла свою смерть.

Она умерла после того, как умер ее царь.

Она не смогла без него жить.

А она, Жизель?.. Кого она любит, кого ненавидит?.. Из-за кого она смогла бы вот так же уйти из жизни, как та древняя девочка, рабыня на рынке, купленная великим царем?.. Козаченко тоже купил ее. Она пошла замуж не за него – за его банки. За возможность жить счастливо и безбедно. Она никогда не думала, что деньги – это несчастье; что из-за денег на них нападут, будут пытаться их убить. Нет, никого она не любит. И никто не любит ее. Для Кирилла она – безделушка, привычная игрушка-погремушка. У них нет детей; он притерпелся к ней; он гордится ее красотой в свете и зевает, пытаясь уйти от нее, слепой, здесь, дома. Ему с ней скучно. У него наверняка есть любовницы. Никто, никто ее не любит. Как никто?.. А Стенька?..

Да, Стенька. Да, Господи, Стенька. Она совсем забыла. Жалкий карлик. Она тоже привязалась к нему. Человек привязывается к тому, кто любит его. Даже если в его сердце нет любви. Отними сейчас у нее карлика – что станет она делать?