Золото

Уходя, я все же подложил им небольшую свинью. У Германа был трех-с-половиной-килограммовый самородок, который был согласен продать лишь за очень большие деньги; этот самородок в каком-то смысле был символом прииска, и мне бы не хотелось, чтобы и на нем эти гады погрели руки. Во время моего последнего визита в Малессе я забил баки бухгалтеру Пабло, которому поверили надзор за золотом, и хитростью мне удалось этот самородок выцыганить; впоследствии ему, видно, неплохо намылили шею.

Затем, впервые в жизни, я решил сражаться судебным порядком и нанял шесть адвокатов, чтобы те занялись документами Кебрада дель Франсез. Я рассказал им всю историю, занизив лишь содержание золота в породах, чтобы не пробуждать излишней жадности: в этой стране никому нельзя доверять. Они очень быстро установили, что в документах ничего не соответствовало действительности, с самого начала все они были поддельными. Мои сообщники часто подделывали мою подпись, которая появлялась на бумагах, которых я никогда и не видел. Будучи в действительности главным держателем акций, по документам вдруг я сделался обладателем чуть ли не тридцати процентов фальшивки были повсюду. Мои адвокаты собирались обвинить их в подделке книг, подделке подписи, злоупотреблении доверием и т. д., но я сразу же сказал, чтобы они успокоились. Имея в руках все нити, мои противники с легкостью выиграли бы дело, а я не хотел давать им удовлетворения. Мои наивные адвокаты верили в справедливость; я же знал, что дело проиграно.

В принципе, единственное, для чего они мне пригодились, это в том, что вытащили меня из кутузки: ведь когда все мошенничества моих врагов сделались мне известными, они стали хвататься за все, лишь бы от меня избавиться.

По наущению Германа один из мусоров отправился на Оса и вернулся с восьмидесятью жалобами на меня, как настоящими, так и фальшивыми. После чего было составлено обвинение: сопоставление моих актов насилия, естественных в условиях полуострова, но здесь вынутых из контекста, представляло меня как опасного преступника.

Если только это было возможно, я избегал появляться в столице, стараясь не рыпаться с юга, оставив все действия своим адвокатам. Я жил на ранчо у подножия Таламонка, куда можно было доехать только лишь верхом; не встречался я и ни с кем из своих бывших рабочих, все они принадлежали уже истории; стало известно лишь то, что меня предал Барбас, который и поставлял информацию Герману.

* * *

На юге я чувствовал себя более-менее безопасно, потому что здесь среди моих приятелей было несколько мусоров; большинство из местных полицейских комендантов благодаря мне наполнило свои карманы, и все были мне за это благодарны. Я даже подал новое прошение на концессию, потому что, проводя исследования направо и налево, а также слушая рассказы местных, открыл новый прииск, не такой богатый, зато более доступный. Мне даже удалось заинтересовать им акционеров, представителей компании, располагавшейся в Никарагуа; они даже выразили желание купить Кебрада дель Франсез, но, узнав о мошенничествах Германа с друзьями, отступили. На сей раз меня уже не интересовала добыча, она осточертела мне под завязку, но я хотел продать концессию сразу же по получению документов. Я даже сам решил заняться всеми бумагами, потому что простота этого процесса окончательно убедила меня в некомпетентности Германа.

К сожалению, мне чертовски мешали давление и полицейский надзор, с которыми я сталкивался при каждом столкновении с властями, и нужно было тратить массу времени, пытаясь от всего этого освободиться. Помимо того, запрет выезда из страны сделал невозможным мою поездку в Никарагуа, где можно было бы напрямую вести переговоры со своими будущими компаньонами. А время становилось все более ценным, тем более, что начался последний отсчет. Судебное заседание было назначено на 23 февраля, меня обвиняли, якобы, в торговле травкой. Теоретически, это была только формальность, так что все обвинения с меня должны были снять, но я подозревал своих экс-компаньонов в подготовке окончательного удара.

Мои адвокаты, излишне доверчивые, а может и перекупленные противником, уверяли меня, что никакого риска нет. Даже в случае, по их мнению совершенно неправдоподобном, если бы меня осудили, законы Коста Рики давали мне пятнадцать дней свободы для внесения апелляции. Но судья имел право отказать мне в этой привилегии в случае, тоже исключительном по мнению моих адвокатов, если бы обвиняемый был признан опасным для общественного порядка.

И вот тут я понял весь план, придуманный моими бывшими компаньонами: пригласив в последний момент фальшивых свидетелей, легко можно было бы показать, что я склонял своих работников к употреблению наркотиков, таким образом доказывая существование торговли; затем, оперируя восьмидесятью направленными против меня жалобами, гораздо легче было бы представить меня как опасного преступника. И этого бы хватило.