Золото Арктики [litres]

– Оставите меня здесь?! – в ужасе прошептал Янковский. – Это жестоко и недостойно чести офицеров! Дайте мне застрелиться! Господа, умоляю!

– Поехали домой, пшек! – сказал Билый, наклоняясь и крепко хватая полковника за воротник куртки. – О чести заговорил?! Тот, кто лишил нас офицерских чинов ложью и подтасовкой фактов?! Кажись, форт тебя уже заждался.

– К-какой форт? – заикаясь, закричал Янковский. – Какой форт?!

– Александровский! – Микола иронично развел руками. – С потрясающим видом из окна на столицу. Будет видно в ясную погоду! Иногда. И то, если повезет разместиться в южном корпусе форта.

– Умоляю вас, ваше сиятельство, пощадите. Не нужно форта! За что?! Я всего лишь исполнял свой долг! – взмолился полковник, обращаясь к Суздалеву. – Вы же дворянин, и честь для вас превыше всего, я знаю! Этот казак – дикарь, но вы-то…

Янковский осекся, не договорил, прикрывая голову в страхе рукой. Суздалев сделал резкий шаг к нему, снова хватаясь за револьвер.

– О чести заговорил?! – в глазах горела жажда мести. Микола не узнавал своего друга. В таком состоянии он еще его не видел. Взгляд у графа был более чем решительный.

«Такой же взгляд был у него там, в турецкой степи, когда он, граф Суздалев, командуя батареей, уничтожил артиллерию противника. Сейчас же иной расклад, иной враг. И с ним, с этим врагом, несмотря ни на что, нельзя обходиться как с простолюдином, – размышлял казак. – Это для нас с Ваней этот полковник жалкое ничтожество, отребье. Для государя он был и остается важной фигурой. И кто знает, как все обернется после».

Билый положил свою крепкую руку на кисть односума. Тот все еще сжимал револьвер, не решаясь выстрелить.

– Оставь, Ваня. Он себя уже наказал. Думаю, что и урок усвоил надолго. Не так ли, господин полковник?!

Янковский переводил взгляд с казака на графа. В глазах читались покорность и страх. Суздалев заскрипел зубами. Рука дрогнула под нажимом друга.

– Прощать врагов своих Господь учит. Смирение и любовь – высшая благодать.

– Да-да, – поддакнул полковник. – Именно так.

– Помолчите! – оборвал его Микола. – Ваня, выдохни и убери оружие. Послушай меня.

Суздалев еще с минуту смотрел на полковника. Ненависть в глазах сменилась презрением. Полковник понял этот взгляд и облегченно выдохнул.

– Простите, – еле слышно произнес он.

– Что? – не расслышал граф.

– Простите, если…

Иван было вновь напрягся, чтобы все высказать ненавистному врагу, поставившему жирную кляксу в книге его, графа Суздалева, жизни.

– Оставь. – Билый встал между полковником и графом и, обращаясь к Янковскому, сказал: – Господь простит, если верите в него.

– Вот вам крест! – выпалил полковник, крестясь на католический манер.

Микола поморщился. «Еретик», – пронеслось в голове. Но вслух произнес:

– Вставайте, полковник. Сможете? Надеюсь, что да. Ведь не думаете вы, что мы с графом вас понесем?

– Конечно, конечно, – засуетился Янковский. – Я постараюсь.

Он, пошатываясь, поднялся на ноги. В голове поплыло.

– Стойте ровно, вы же мужчина! – вставил наконец Суздалев.

Полковник взглянул на графа. Это был взгляд загнанного судьбой в угол человека, искавшего славу, известность, а нашедшего забвение. Он все понимал. По возвращении в столицу большее, на что он мог рассчитывать от государя, – пенсия без мундира и остаток жизни в своем имении под Варшавой. Опала и немилость государя за проваленную экспедицию страшили, но умирать здесь, в ледяной пустыне, питаясь человеческими останками, было еще страшнее. Хотелось жить. Все равно как, но жить.

– Простите, – более уверенно произнес Янковский.

Микола с Иваном усмехнулись с сарказмом.

– Идите вперед, – произнес казак, пропуская полковника. – Пора возвращаться. Задержались мы здесь.

Янковский, пошатываясь, вышел из хижины. Свежий ветер ударил в лицо. Дыхание рефлекторно на секунду замерло. Организм привык к зловонию и не замечал его. Глаза адаптировались к темноте и сейчас, в сумраке вечера, тусклый отблеск от луны воспринимался как яркий прожектор.

Суздалев подтолкнул брезгливо Янковского:

– Садись и держись покрепче.

Тот послушно уселся в нарты.

– Господа, спасибо вам. Я замолвлю за вас словечко перед государем, – сказал полковник. – Слово офицера.

Почему-то он до сих пор верил в значимость своих слов. Продолжал осознавать важность своей персоны. Где-то в глубине душе надеялся, что государь так будет рад его возвращению, что все простит. Посерчает немного, вспылит для порядка. Но отойдет. В голове за долгое время одиночества укрепились мысли, что во всем виноват молодой мичман Симанов: вчерашний гардемарин, который и команду подбил на бунт, и провалил экспедицию, и съел уцелевших. Вины полковника Янковского нет никакой! Он, наоборот, герой-полярник, который в одиночку противостоял смутьянам и изменщикам.

И хоть в думах не было ни капли правды и все противоречило истине, кто мог узнать правду? Никто. После пережитого полковник мог с легкостью выдержать любой допрос. Перекрестный! С лучшими следователями. Пугать его Александрийским фортом после зимы на краю земли?