Золото бунта

Осташа не боялся конца света, о котором талдычили учителя. Что в нем, в этом конце? Ведь за ним последует Страшный суд, и добрый господь наверняка спасет его, Осташу, который к тому времени давно уже умрет после долгой и славной жизни и будет спокойно ожидать божьего приговора. Осташа боялся другого: что, если конец света придется именно на его жизнь? После смерти — хоть сто концов, но лишь бы не в его время! Осташа не мог представить картины страшнее той, где огненные столбы стоят по всей земле и ангелы сворачивают мир, как свиток. Неужели он все-таки угодил в это полымя? Ужас толкнул Осташу рваться вон отсюда, из одежи выскочить, из кожи. Барка все заваливалась и заваливалась вправо, словно была огромная, как мир, и не могла сгинуть в мгновение ока. Осташа прыгнул через перильца и упал грудью на обносный брус левого борта. А борт все шел вверх, из отвесного превращаясь в лежачий. Это чугун в брюхе барки катился обвалом на правый борт, и барка вставала на ребро, задирая левую сторону.

Осташа перебросил себя на мокрый, холодный и липкий порубень, черный от осмолки. Вознесенный борт вынырнул из тучи пены и брызг. Осташа увидел вздымающуюся над собой стену бойца — побитую, неровную, глыбистую. Как-то совсем обыденно кое-где она была покрыта лишайниками и мхом — и это показалось Осташе диким. Кровь напугала бы его меньше. А сверху наклонилось сияющее небо. Под стеной скалы, вытянувшись огромной плоской рыбой, в перехлесте пенного варева лежала на боку его барка. Рядом с Осташей корячились какие-то люди, сумевшие выбраться с палубы. Тех, кто останется на палубе, раздавит между баркой и скалой, как комаров — хлопком ладоней. Смятая палатка веером досок выползала по скале вверх, будто крыло растоптанного жука.

Все так долго, так долго!.. Другие барки убивались — моргнуть не успеешь. Ему казалось, что барка — трах!

Он — прыг! И уже на скале! А еще полжизни должно пройти, прежде чем барку плотно прижмет к камню!

Осташа оглянулся — и никого из спасшихся не узнал. Все были одинаковы: просто хрипящие мокрые люди. Осташа успел еще перекреститься, даже успел вспомнить «Отче наш», но не долгим бормотанием слова за словом, а разом все: не как молитву, а как икону. И тут барку наконец прислонило, прижало к скале плашмя — словно приклеило. Из щели выбило пенные буруны. Полоса блестящего черного борта под ногами ощутимо потянула Осташу вниз. Барка, скребя палубой по стене, начала погружаться ко дну. Осташа приподнялся, расклячившись, и растопырил руки. Взглядом он искал выступ, на который можно прыгнуть. Вон — выступ!.. Осташа прыгнул, как кошка, что выпускает все когти. Сейчас он смог бы удержаться на скале, как муха на потолке, смог бы вбить в скалу пальцы, как гвозди. Он и не понял, как это у него вышло: он почувствовал под собой камень Гусельного и, продолжив движение, двумя легкими толчками перекинул себя вверх на мшистую полочку — словно горшок поставил на поставец.

Он оглянулся через плечо: длинная черная полоса борта была уже пуста. Несколько бурлаков, схватившись за обломки, плыли от бойца прочь. Осташа не смог сосчитать, сколько человек плывет, — забыл счет, как деревенский дурачок. Пена завертелась на досках борта, потом борт перехлестнули прозрачные волны, а потом он весь ушел под воду и растворился, только еще какое-то время из-под воды выбуривало кучи пузырей. На скале осталось висеть прямоугольное полотнище оторванной кровли палатки; оно за что-то зацепилось углом и громко брякало о камень.

Вот и не стало его барки. Пропал труд Кафтаныча. Отныне не быть уже Осташе непобедимым, как батя, сплавщиком… Он сам убил свою барку. Чем теперь он лучше Колывана?

— Прости, батя… — шептал Осташа трясущимися губами.

Теперь все надо начинать заново. Ничего в будущем нету. Он снова — никто. Даже хуже, чем никто, потому что его еще пекла совесть. Нет, не пекла, а сдавила, защемила и расплющила, словно он все-таки угодил меж баркой и скалой… И ведь совсем чуть-чуть оставалось до победы — всего-то боец Дыроватый, и боец Плакун, и боец Гребешок, а дальше Чусовая выбегает из камней! Ну чего же бате стоило увезти эту дьяволову казну на пятнадцать верст ниже!..

— Осташка, не падай! Руку давай!.. — вдруг услышал Осташа чей-то рыдающий голос.

Он едва не сорвался со своего выступа. Повернувшись в другую сторону, он увидел Никешку, который тоже висел на скале, только немного подальше и повыше. Никешка тянул Осташе руку.

— Ты… Ты как здесь?.. — потеряв голос, спросил Осташа.

— Дак ты прыгнул, и я… Руку давай!..

— Дурак! Дурак!.. — закричал Осташа и едва не заколотился лбом о камень. — Ты почему не поплыл, как другие?.. Поднырнул бы под струю — а там десять сажен и берег!.. Ты зачем за мной прыгнул, дурак?!.