Золото гоблинов

Действительно, на эту, достаточно важную для него, встречу он явился в черной, порядком застиранной майке с изображением лиры, с крупной английской надписью "Экзотерика лучше секса". В обыденной жизни вкус нередко изменял моему товарищу.

– Я тоже все потерял.- Он ткнул вилкой в огромный бифштекс, и оттуда выбрызнула струйка крови.- Но существуют вещи, которых терять нельзя. Не копите себе сокровищ на земле, где ржа истребляет и воры подкапывают и крадут, а копите себе сокровища на небе, где ржа не истребляет и воры соответственно не подкапывают и не крадут.

– Очень, очень интересно! – поднял Верлин свои меховые брови. Как же ты тогда объяснишь свой отъезд из пределов страдающего отечества в благополучную Канаду? Надоело принимать страдания? Но не ты ли меня когда-то уверял в их необходимости?

– Меня тоже,- вставил я,- буквально на днях.

28

Я осекся: собеседники вдруг посмотрели на меня озадаченно и раздраженно, словно на подростка, влезающего во взрослый разговор. Я не обиделся, потому что ничуть не считал себя ниже АТ или господина Верлина. Пускай первый был знаменит и талантлив, а второй сумел немалого добиться (хотя я в то время значительно и, может быть, фатально переоценивал его влияние, знакомства, состояние и все остальное, включая деловую хватку), начав с нуля и, вероятно, преодолев некоторые нравственные преграды. В одном отношении, однако, я вполне мог смотреть свысока на них обоих. Тот вечер был далеко не единственным, когда АТ и Верлин заводили (обычно с подачи первого) беседу как бы о смысле жизни, о призвании, о судьбах отечества. Я, словно серной кислотой выжегший все свои детские воспоминания, добровольно подвергший себя некоей лоботомии (в пятидесятые годы был такой популярный способ лечения-наказания душевнобольных преступников), неизменно чувствовал себя, как бы сказать, более здоровым, что ли. Тогда я подозревал, что дело в эмиграции, но впоследствии, уже в Москве, с ужасом обнаружил, что мои бывшие соотечественники на своей родной земле тоже едва ли не поголовно страдают этой хворью и стремятся жизнь свою прожить подобно роману – с рассуждениями, с лирическими отступлениями, с бесконечными размышлениями о значении жизни. (Наверное, виноваты в этом были бедность и безысходность. Сейчас, с окончательной победой контрреволюции, разговор о компьютерах и поисках работы стал так же мил восточноевропейскому или российскому сердцу, сколь и американскому.)

Так вот, недружелюбно взглянув на меня, собеседники замолкли и как бы очнулись.

– Так ты был в Москве? – вздохнул АТ.- Видел наших?

– Как тебе сказать,- неохотно сказал Верлин,- мы с ними разошлись. Я с тех пор прожил целую другую жизнь. Может быть, даже две или три. Анри тебе не рассказывал, как мы познакомились? Как я раздавал рекламные листовки у порнографического театра?

Я поперхнулся.

– Не сказал? Ха! Ваши акции растут, Анри! Вижу, вы не только не задаете вопросов, но и умеете хранить секреты. На пари я этим занимался. С владельцем театра. Ну ладно, впрочем. О чем я? О том, что у них там продолжается старая жизнь. Все те же разговорчики о литературе, о политике, все тот же тамиздат, который одалживают друг у друга на одну ночь, рассчитывая в каком-нибудь номере "Континента" обнаружить ответы на все свои вопросы. Все то же обильное слюноотделение при виде какой-нибудь полуправды в газете. Я не любитель тюремных библиотек, не поклонник тюремной самодеятельности. Я однажды узнал вкус свободы и ни разу еще об этом не пожалел.

– Ну а не смущает тебя, скажем, что эта свобода досталась только тебе, что ее не с кем разделить? Что твои старые друзья остались там, а ты, так сказать, как оторванный листок, ну и все такое прочее?

– Своя рубашка ближе к телу.- Верлин пожал плечами. Мне казалось, что он слегка лицемерил, как и в рассказе о пари с директором театра.- Мне повезло, другим – нет. Свой шанс в жизни есть у любого человека. Мне, чтобы взять у нее свой, потребовалось унижаться так, как им не приходилось даже перед секретарем парткома.

– Давненько ты не видал секретарей парткома, должно быть. А наш юный друг даже не знает, что это были за птицы. Впрочем… где же это тебе приходилось так унижаться, Павел?

– По-разному.- Господин Верлин вдруг как бы взял себя в руки, и на полном, я бы даже сказал, обширном, жизнерадостном лице его вновь засияла здоровая уверенность в себе, прекрасная седина показалась мне еще благороднее.- Как там у твоего любимого Пастернака: простимся, бездне унижения бросающая вызов женщина…

– Я – поле твоего сражения,- продолжал АТ. В голосе его, однако, появилось некоторое разочарование.- Почему, Паша, ты не хочешь нанять меня на работу, собственно?

– Я хочу! – воскликнул господин Верлин.- Очень хочу! Но фирма только начинается, деньги на ее деятельность взяты в банке под бешеный, доложу тебе, процент, и я в данный момент просто не могу себе позволить… Да и что ты можешь делать, по чести-то говоря? Распевать под лиру? Я бизнесмен, а не благотворительная организация.