Сердце мое забилось. Я покраснел, побелел от смущения и, не помня себя, действительно подошел к постели и откинул одеяло (завернутое в так называемый пододеяльник – двойную простыню с ромбовидным отверстием посередине). Таня и Света, еще пару минут назад лепетавшие за столом свои глупости насчет колготок и сладкого шампанского, лежали рядышком, томно улыбаясь и держась за руки. Они были обнажены. Между ногами у Тани курчавилась поросль каштановая, а у Светы – рыжая. (Меня всегда поражал контраст между детским, кокетливым выражением женских лиц, между мягкими очертаниями их фигур, включая бедра и derriere и откровенной, животной грубостью гениталий.) Девушки игриво захихикали (я сделал опечатку – написал "двушки", и компьютер дал мне на выбор "девушек" и "душек". А еще говорят, что это тупая машина!).
– Смущается! – воскликнула Таня.
– У них, на Западе, должно быть, такого не водится! -профессионально фальшивым голосом вскричала ее сестра.- Ну иди к нам, красавчик!
Я в ужасе обернулся. Безуглов за считанные секунды успел раздеться догола, и на лице его появилось выражение кота при виде бесхозной банки сметаны. Тело его, некогда, вероятно, довольно ладное, уже начинало оплывать – слегка выдавался живот, и в мускулах чувствовалась некоторая вялость, что не помешало мне на мгновение забыть о девицах.
– Кто первый? – спросил он.- Или давай уж сразу вдвоем?
В самом начале моих записок я нехорошо отозвался о женском поле. Беру свои слова обратно. У меня было немало подруг, и все же нет на свете силы, которая сейчас заставила бы меня коснуться своими – моими! – губами, руками или сами-знаете-чем того, что вызывает у большинства человеческого рода нездоровое возбуждение. Не забудьте: я не знал русских обычаев. Мне показалось даже, что Безуглов что-то от меня утаивал, что я просто участвую в общепринятом обряде, которым здесь приветствуют всех гостей. Описать происшедшее далее (вернее, непроисшедшее) положительно невозможно. Скажу только, что, покидая комнату, я постоял у приоткрытой двери и услыхал оглушительный смех всей троицы.
– Либо твой Гена еще целка,- давилась Таня,- либо его совсем сломала русская водка.
– А по-моему, просто придурок,- захохотала Света.
– Девы, ша! – окоротил их Безуглов.- Гена – наш гость. Друг Татаринова. Ну смутился человек. Ну не привык на своем чинном
Западе к нашей жизни…
Дальнейшие его слова заглушил сладострастный стон одной из девиц, я так и не понял какой, поскольку, пылая от стыда и отвращения, уже торопился обратно к столу.
Миновало года полтора. Канули в вечность навигационные приборы, коттеджи для небогатых и даже несовершенное золото. Пан Павел с помощью Безуглова приобрел партию двойного суперфосфата, которую затем с превеликими ухищрениями сбыл в Мексику. В Москве он стал проводить едва ли не два месяца из трех, явно наслаждаясь статусом человека богатого и влиятельного. У нас появился офис у Белорусского вокзала – трехкомнатная квартира на первом этаже, с зарешеченными окнами и стальной дверью. Впрочем, там располагалась не компания "Perfect Gold", а ее дочернее предприятие, СП под названием "Канадское золото". На обстановку ушла едва ли не вся выручка от операции с двойным суперфосфатом. Скрепя сердце я согласился с паном Павелом – у всякого советского предпринимателя, заходившего в наш офис, при виде полудюжины "Макинтошей", копировального агрегата и датской мебели, облицованной тиковой фанерой, перехватывало дыхание. (Время офисов новых русских все еще не настало. Московские бизнесмены продолжали носить кургузые чешские пиджачки, серые носки, напоминающие армейские, и едва ли не нейлоновые рубашки.) Мы обзавелись сотрудниками, получавшими по сто долларов в месяц. В офисе постоянно толпился народ. Бегали глазки авантюристов, предлагавших партии мочевины в сто тысяч тонн. Мяли в руках свои велюровые шляпы заместители директоров провинциальных химических заводов, заламывая цены раза в полтора выше мировых. Безуглов отсеивал наиболее безнадежных в своем подвале, а с более деловых взимал небольшие комиссионные и отправлял их к пану Павелу. Кое-что получалось. Как-то незаметно ушел в Эстонию груз алюминиевых чушек, который за два дня принесшестизначную прибыль. Купили ящик советского шампанского, подымали бокалы за здоровье Безуглова и дальнейшее плодотворное сотрудничество. Через два дня, однако, в офис пришли два молчаливых молодых человека в черной коже, после пятиминутного разговора с которыми пан Павел при слове "алюминий" начал бледнеть и покашливать. Предлагали, впрочем, и другие товары. Молибден, полиэтилен, серную кислоту, сушеные оленьи пенисы, лавандовую воду, медвежьи шкуры и оконное стекло. Предлагали пистолеты "Макаров", мольберты, матрешек, ручные часы, деревянные шахматы, абстрактные картины и многое, многое иное. Предложения перепечатывались на компьютере и по факсу отсылались в Монреаль. Меня перевели на должность бухгалтера, предполагавшую командировки в Москву раза три в год.
Между тем мой друг чах с каждым днем.