Золото и мишура

— Что выходите замуж за капитана Кинсолвинга? О да, безусловно, — ответила Зита. Они разговаривали, стоя на палубе возле борта: корабль как раз входил в порт Буэнос-Айреса. — Странно, что вы еще сомневаетесь в этом.

— Я во многом сомневаюсь, — печально сказала Эмма. — Во-первых, конечно, Арчер. Я понимаю, что предаю его…

— Моя дорогая, но разве можно быть такой глупой! — прервала ее русская графиня. — Если уж на то пошло, вы делаете для него самое лучшее, что только возможно: вы нашли его ребенку ответственного и умного отца.

— Да, пожалуй…

— И кроме того, капитан Кинсолвинг будет отличным мужем. Он вам наверняка нравится, не так ли?

— Да, он мне симпатичен, — сказала Эмма. Но она солгала. На самом деле она все больше и больше думала о Скотте как о человеке восхитительно красивом, хотя подчас у Эммы недоставало мужества самой себе признаться в этом. — Но у него такие манеры! И эта ужасная привычка бравировать передо мной своим незнанием многих вещей. Он, конечно, делает это, чтобы шокировать меня, но все это мне кажется просто безвкусным.

— Ох, мужчины всегда остаются мужчинами. Например, половина высокопоставленных лиц в России бьют своих жен и матерятся похуже крестьян. Может, капитан Кинсолвинг не вполне идеальный человек — а кто идеальный? — но он сделает вас счастливой. А если вы захотите, то сможете даже и приручить его, воспитать по собственному вкусу. В этом — половина прелести супружеской жизни: приручить дикое животное под названием «мужчина». И он любит вас, я уверена в этом.

— Да, не исключаю, что немного любит, хотя, конечно, любит в его понимании этого слова. Только вот сердцем он с Чинлинг, равно как и я — с Арчером. Так что я едва ли имею право слишком критиковать его. — Эмма вздохнула. — И до чего же странным получится этот брак!

— Только не будьте слишком уж уверены, что его сердце принадлежит этой самой китаянке, — сказала Зита, поплотнее заворачиваясь в черную накидку. — Равно как не следует слишком верить в то, будто бы ваше сердце всецело принадлежит Арчеру.

Эмма удивленно взглянула на нее.

— Но я уверена в этом!

— Знаете, дорогая моя, время подчас делает такие кульбиты! Время и физическая близость. Я никогда не верила, будто отсутствие человека укрепляет любовь к нему. Как правило, бывает наоборот: с глаз долой — из сердца вон. Странно, но на причале я не вижу своей дочери! Ведь она наверняка должна была получить мое письмо.

Столица Аргентины была накрыта свинцовыми тучами, холодный ветер рождал барашки на воде. «Императрица Китая» наконец пристала к муниципальному причалу, на котором, за исключением портовых грузчиков, не было сейчас ни души. Эмма перевела взгляд на корму, где в окружении нескольких морских офицеров стоял мужчина, за которого она должна будет днем выйти замуж. Скотт внимательно наблюдал за процедурой швартовки. В тысячный раз Эмма спрашивала себя, каковы же ее истинные чувства к Скотту, и в тысячный раз не находила ответа. Даже речи не могло быть о том, получает ли она наслаждение, занимаясь с ним любовью: наслаждение было столь велико, что Эмма подчас содрогалась при одной только мысли о том, что подумала бы дорогая мамочка, узнай она о распутстве своей дочери. Да, именно распутстве, ибо это слово как нельзя лучше характеризует то, чем занималась Эмма на протяжении последних двух недель. Разумеется, мамочка никогда бы не разрешила ей выйти замуж за гоя, не говоря уж о том, чтобы позволить дочери лечь с гоем в постель. Однако как в категориях морали, так и в категориях религии Феликс оказался значительно более либеральным человеком, нежели его покойная жена. Эмма понимала, что в значительной мере это объясняется связью отца с Зитой, которая вовсе не была еврейкой, так что Феликс был не в том положении, чтобы читать дочери мораль. Кроме того, к удивлению Эммы, она выяснила, что Скотт абсолютно не интересуется вопросами религиозного толка, что лишний раз доказывало отсутствие предвзятости в отношении Скотта к другим людям. В то время как антисемитизм бурно распространялся в Америке, Скотта он абсолютно не затронул.