Золото и сталь

Он отпустил герцогинину руку, мазнул равнодушным взглядом по Бюрену, словно не видя. Это был Рене – и это не был Рене. Его прежняя львиная лохматая гривка – то был, оказалось, парик, а собственные волосы у Рене были чёрные – гладко зачесанные за уши, будто у рижских сутенёров. Он приехал на охоту – потому и львиный парик, и мушки, и краску оставил дома. На бледном, без грима лице выделялись лишь синие раскосые стрелки, и губы его без помады совсем сливались с кожей. И жеманная смешливость, и кокетливые изломанные жесты – все это тоже осталось в Москве, в том сундучке, с мушками и краской.

– Жаль, что Гасси занят, – герцогиня смотрела на Рене как смотрят на маленьких собачек – с явным желанием взять на руки и хорошенечко потискать, – палатку тебе поставили, но лучше в доме ночуй, барон, земля нынче холодная. Я выпить прикажу, ужин…

Наверное, она решила – ну, не один, так другой, этот тоже ничего…

– Благодарен за приглашение, – Рене поклонился и продолжил с трагической серьёзностью, – но доктор Бидлоу запретил мне пить. Могут повторно раскрыться сифилитические язвы.

Бюрен рассмеялся про себя: «Мистификатор! Ты же это выдумал!»

А Рене отступил, печальный и серьёзный, под привычным ему женским вожделеющим взглядом, невозможно красивый и – увы! – фатально недоступный. Наклонил голову – мол, простите, что разочаровал, – и серьги качнулись, заиграли, и в глазах заиграло – пламя.

– Ступай, барон, в палатку – мой Бюрен тебя проводит. – Хозяйка отыскала глазами Бюрена в его темном углу, прошипела: – Ну и приятели у тебя, Яган. Иди, отведи его…

– Не может быть, чтобы у тебя – и были язвы, – не поверил Бюрен. Он смотрел на Рене, на его непривычно-чёрные волосы – гладкие сверху, за ушами они вились уже крутыми колечками, словно цветы гиацинта. И серьги – даже в темноте ловили какой-то свет, то ли лунный, то ли далёкого костра, и всё качались, мерцая.

– Были бы язвы, я бы давно уже сидел с этими язвами у себя на мызе, ты же знаешь, чем я живу, – ядовито усмехнулся Рене. – Я просто не хотел с нею пить. Для тебя она – служба, а мне довольно и моих московских чучел.

– А со мною ты будешь пить? – спросил Бюрен, он весь день представлял себе их предстоящий разговор, переворачивал его и так и эдак, и все-таки не знал, что получится у них – дружба или ссора.

– С тобой? Ты же знаешь, хоть яд, – рассмеялся Рене, – с тобой – хоть яд… Пойдем, бесстыдно напьёмся с твоими егерями и наделаем глупостей…

Они подошли к костру – огонь осветил Рене, в темном охотничьем он был совсем чёртик, изящный, злодейски красивый, или же – чёрный херувим, с очень бледными, нежно-бескровными губами. И плащ вздрагивал на ветру за его плечами – слабые, бессильные тёмные крылья…

У костра остался всего один егерь, прочие разошлись, спать или свежевать туши. Егерь откупорил бутылку с той шотландской смертельной сивухой, Бюрен сделал глоток и предложил Рене. Тот расстелил свой плащ поверх ветвей и егерских лежанок и красиво уселся, подогнув под себя одну ногу, как это делают дети или королевские олени. Ботфорты были на нем те самые, бархатные, до бедер – по моде столичных инвертов.

– Почему твоя хозяйка звала тебя – Яган? – спросил Рене, делая из бутылки несколько осторожных, неумелых глотков. Кажется, он совсем не умел пить – не только из горлышка, просто – не умел пить.

– Оттого, что полное мое имя Эрнст Иоганн, и сам бы я предпочел, чтобы меня звали вторым именем, первое мне – не очень…

– Фигушки, для меня ты так и будешь всегда – Эрик, – фыркнул Рене, – мой прекрасный месье Эрик…

– Иногда ты жестоко шутишь.

Этот «месье» был издёвкой, злой шуткой, в ядовитых традициях большого двора. Семейство Бюренов с давних времен приписывало себе родство с древним и гордым французским родом Биронов де Гонто, и папенька Бюрена подписывался – «Карл Бирон», и сёстры его писались во фрейлинском реестре – «Бироновы», и, собственно, сам Эрик… Он понимал, умом, что это наивно и глупость, вот как Монц в нелепой гордыне именует себя – «де Ла Кроа», а настоящий адмирал де Ла Кроа у себя в Ревеле злобно фырчит, отплевываясь от небывалого родственничка.

– Я не шучу, по крайней мере сегодня, – ответил Рене с нежданной серьёзностью, – я знаю, кто ты. Вы и в самом деле родственники с маршалом Арманом. Вот Виллим Иванович, он выдумал свое родство с де Ла Кроа. А ты и твоя семья – вы вправду цепляетесь веточками за большое бироновское дерево, хоть и у самого края. Вы зовётесь от замка Бирон, а не от саксонского городишки Бюрен. Я это знаю, Эрик… Я прихожу по вечерам от метресс, отмываюсь в ванне и ночь напролёт рисую генеалогические деревья моих знакомых дворян, таково уж моё пристрастие. У меня уже целая папка таких деревьев – и собственное, и Унгернов, и Врангелей, и Корфов, и твоё.

– Покажешь?

– Вот еще! Изволь разбираться в собственных веточках сам. – Рене снова фыркнул, словно капризный кот. – Ну, может, когда-нибудь… когда мы станем достаточно близки… Ты обещал мне гороскоп – конечно, позабыл?