Золото императора

– Боюсь, что ты опоздал, Руфин, – покачал головой Прокопий. – Валент не даст мне уйти из-под удара. Мы прижаты к болотам, и выхода у нас нет. Либо мы умрем сражаясь, либо сдадимся на милость победителя.

– Я тебя не понимаю, император, – взорвался Руфин. – Я проделал путь от Дона до Дуная по таким дорогам, где никогда не ступала нога римлянина, я десятки раз рисковал головой, я просил о помощи многих людей, я швырял золото направо и налево, и вот теперь, когда мы в двух шагах от победы, ты говоришь мне, что все кончено. Нет, Прокопий, все еще только начинается.

Император едва ли не впервые за время разговора поднял глаза на Руфина. И в этих почти потухших глазах вдруг промелькнуло удивление:

– Неужели ты действительно веришь в победу, мальчик?

– Я давно не мальчик, Прокопий. С тех пор когда ты держал меня на руках, прошло уже много лет.

– Это правда, – кивнул император. – Ты давно уже вырос, Руфин. Вот только Рим стал совсем другим. Даже если мы одолеем Валента, Рим потерпит поражение. Он потерпит поражение и в том случае, если Валент одолеет меня. Просто одни варвары разобьют других варваров.

– Выходит, все кончено, Прокопий?

– Да, Руфин. Ты молод, и тебе трудно с этим смириться, а я стар. Когда-то император Юлиан сказал мне: комит, мы пытаемся их удержать на границах, а они давно уже здесь, в сердце нашей земли. Варвары сожрали Рим изнутри. И он оказался прав. Ты ведь не римлян привел мне на помощь, Руфин, ты привел чужаков.

Всего полтора месяца назад Руфин сделал то, что мало кому под силу в этом мире, – остановил нашествие готов. Правда, в союзниках у него были люди, уверенные и в себе, и в своих богах. Здесь, во Фракии, все было по-иному. Но это вовсе не означало, что Руфин должен сложить руки и покорно ждать решения своей судьбы.

Император Прокопий с видимым интересом выслушал рассказ о приключениях своего молодого друга в чужих краях. Бледное, осунувшееся лицо его порозовело.

– Неужели ты действительно это сделал, Руфин?

– Мне пришлось нелегко, Прокопий. Епископ Вульфила был далеко не глупым человеком. Не глупее Валента, во всяком случае. И, тем не менее, мы одержали верх. Мы добились того, чего хотели. Я и молодые варвары, которых я привел тебе на подмогу, – Оттон, Придияр и Гвидон. В крови этих людей кипит огонь, почти угасший в римлянах.

– Чего ты хочешь добиться, Руфин? – Прокопий смотрел на молодого патрикия не только с удивлением, но и с опаской.

– Я хочу вернуть римлянам их богов, а значит, и утраченную доблесть.

– Ни Юлиану, ни мне это сделать не удалось, так почему ты думаешь, что повезет тебе?

– А разве у меня есть выбор, Прокопий? – усмехнулся Руфин. – Я патрикий, ведущий свой род от богов, и не хочу кланяться распятому иудею. А приносить жертвы своим богам они мне уже не позволят. Они не позволят мне быть патрикием Руфином. Вот за это я и буду сражаться, Прокопий. За право быть самим собой. И если я паду на поле брани, то паду как римский патрикий, а не раб, пусть даже и божий.

– Пожалуй, – задумчиво проговорил император, – это достойный выбор, Руфин. Своими словами ты снял немалую тяжесть с моей души. Я казнил себя за то, что втянул сына своего лучшего друга в безнадежное дело.

– А я благодарен судьбе и богам, Прокопий, что встретил тебя на своем пути. Возможно, в этом мире найдутся люди, которые будут тебя осуждать, а может, и проклинать, но знай, что среди этих людей никогда не будет патрикия Руфина.

Сил у Прокопия было вполне достаточно. Руфин это понял утром, когда обошел лагерь, раскинувший на берегу безымянной речушки. Пятнадцать легионов пехоты, по тысяче человек в каждом, и пять тысяч кавалеристов, облаченных в тяжелые доспехи. Магистром пехоты был сиятельный Фронелий, магистром конницы – сиятельный Агилон. Обоих Руфин знал еще по Константинополю. Это Фронелий, тогда еще всего лишь комит, посланный императором Валентом против варваров, первым переметнулся на сторону Прокопия. Это его легионы провозгласили родственника Юлиана и Констанция императором. Фронелий мало изменился за минувшие месяцы, это был все тот же прямодушный римский солдафон, не склонный впадать в отчаяние даже в минуту крайней опасности. А вот Агилон переменился очень сильно. Из простого трибуна, умело орудующего мечом, он превратился в высокомерного и надменного царедворца, презрительно взирающего на нижестоящих. Однако патрикий Руфин очень быстро привел магистра конницы в чувство, напомнив ему о давнем знакомстве.

– Если мне не изменяет память, сиятельный Агилон, это именно ты ударом меча отправил на тот свет комита Гермогена, начальника схолы агентов.

– Все может быть, – криво усмехнулся магистр конницы, и лицо его слегка побледнело. – Слишком много времени прошло с тех пор.

– Я говорю это к тому, Агилон, что у императоров память обычно лучше, чем у магистров. Кстати, как здоровье бывшего префекта Набидия, который был свидетелем твоего молодецкого удара?

– Набидий умер в тюрьме, – процедил сквозь зубы магистр.

– Зато я жив, сиятельный Агилон, и моя память не уступит императорской.