Золото Хравна

Сырые березовые ветки горели плохо, дым не желал уходить в отдушину и вскоре наполнил всю снежную хижину. Торлейв долго бился с костром, пытаясь заставить его гореть как надо. Кое-как получилось, и все же Вильгельмина мерзла, даже брусничное вино не слишком помогало. Торлейв укрыл ее поверх одеяла своим плащом, обнял, чтобы согреть. Скоро она уснула, и он берег ее сон, пока сам не забылся, приклонив голову к снежной стене.

Оба они проснулись от холода — костер давно догорел. С трудом распрямили закоченевшие руки и ноги.

— Ужас как холодно, — пожаловалась Вильгельмина.

— Сейчас побежим через лес на лыжах, и ты согреешься, — обнадежил ее Торлейв. — Еда почти кончилась. Мы должны найти жилье и купить себе чего-нибудь в дорогу.

— Пора тебя перевязать, — назидательно проговорила Вильгельмина. — Йорейд предупреждала, что рана может воспалиться.

— Там все затянулось и совсем не болит, — возразил Торлейв. — Мазь твоей бабушки Йорейд — настоящее чудо.

— Не подлизывайся, а снимай рубашку.

— Холодно же! — воскликнул Торлейв.

— Ничего, сейчас побежим на лыжах по лесу, и ты согреешься! — передразнила она.

Все утро они бежали: то краем леса, пробиваясь сквозь сугробы, то руслом небольшой речки, то прямо по санному тракту. Низины были полны туманов, вершины гор тонули в облаках. На рассвете Дорога Конунгов была пустынна, но ближе к полудню навстречу стали попадаться путники. Крестьянин вел в поводу лошаденку, навьюченную вязанкой хвороста, другой трясся в старых розвальнях, спешил куда-то вместе с женой и младенцем, закутанным в меховой спальный мешок. Звеня бубенцами, проехал богатый бонд в санях, с возницей в красном кафтане.

Торлейв не боялся сбиться с дороги. Уже запахло морем, все говорило о его близости, дышалось легко.

К вечеру они вышли к фьорду. Лес раздался, темная вода широко разлилась по горизонту, противоположный берег мутнел за поволокой тумана. Баклан, вскрикнув, сорвался с высокого берега и повис над черной гладью залива.

— Что это? — спросила Вильгельмина, с удовольствием вдохнув холодный влажный солоноватый воздух.

— Трондхеймсфьорд.

— Где же Нидарос?

— Западнее.

— А как мы пойдем дальше?

— Старая дорога ведет вдоль берега Стьёрдальсельвы. Мы поднимемся выше по течению, там лед должен быть крепок.

— Торве, где сейчас может быть Стюрмир?

Торлейв пожал плечами.

— Не думай об этом, друг мой.

— Тебе не страшно?

— Тебе не буду врать, — вздохнул Торлейв.

— Знаешь, — доверительно проговорила Вильгельмина, — мы будто затерялись среди этих лесов и снегов и бежим и бежим на лыжах уже годы и годы, не зная ни другой жизни, ни другого времени, ни весны, ни лета.

— Лето еще наступит, Мина, — пообещал Торлейв. Он улыбнулся и откинул капюшон за спину. Вильгельмина подошла ближе и заглянула ему в глаза. Синие тени пролегли от век на скулы, взгляд был усталым, знакомая складка меж бровями стала еще резче.

— Торве, — сказала она. — Бедный мой Торве!

Он обнял ее, и она уткнулась лицом в его лохматую куртку — та была влажна. Вот и хорошо: слезы впитаются в сукно, и следов от них не останется.

— Не плачь. Иначе тебе не хватит сил.

— Откуда ты знаешь, что я плачу? — спросила она.

— Лето наступит. На выгоне расцветет мать-и-мачеха. Потом — одуванчики, тысячелистник и клевер. Болото зацветет таволгой, запахнет медом. Ты будешь бегать босиком, залезешь на крышу дома Йорейд, станешь рвать щавель, который там растет, и разминать в ладонях душицу. Буски внизу будет вилять хвостом и лаять, чтобы ты спускалась скорее.

— А Йорейд?

— Йорейд будет чесать шерсть, сидя на крыльце. Или печь лепешки.

— А Стурла?

— Стурла будет ждать тебя дома, на Еловом Острове, у лодочного сарая. Они с Кольбейном и Кальвом починят старую паромную ладью — помнишь, они собирались еще в начале осени. А как наступит вечер, он сядет с книгой в светлице наверху, будет читать, покуда не стемнеет за окном. Тогда придет Кальв и станет ворчать, что вот опять молодой хозяин портит свои глаза. И зажжет все свечи, какие найдет.

— А ты?

— А я… — сказал Торлейв и умолк.

Вильгельмина обняла его и еще крепче уткнулась носом в его грудь.

— А я сделаю тебе лодку, — сказал он поспешно. — Украшу узором ее борта. Мы с тобою сядем в нее и поплывем по озеру и по реке. Будет жарко. Над нашей лодкой будут кружить стрекозы и шмели. Мы причалим в самом прекрасном месте, поставим палатку, разожжем костер. Прилетят комары, станут есть наши руки, а мы будем гнать их и ужинать тем пирогом, который Оддню испечет нам в дорогу.

Вильгельмина подняла лицо к Торлейву, улыбнулась сквозь слезы и вытерла рукавичкой покрасневший нос.

Жизнь кипела на берегу Стьёрдальсельвы. Здесь было много усадеб. Женщина шла с ведром воды, другая, стоя на мостках на коленях, полоскала в проруби белье. Дети носились по сугробам, играли. Некоторые малыши отваживались ступить на лед, но дети постарше кричали на них и махали руками. Один из подростков на вопрос Торлейва, где можно переправиться на другой берег, сказал:

— Вон там, у острова. Лед там вчера еще был крепок, наши ребята ходили по нему в Скатвал, и ничего.