Золото короля

Из ворот выехала вереница карет – и по гербам на дверцах, по мундирам кавалерийского эскорта я понял, что это кортеж королевы и ее свиты. И сердце мое, так ровно бившееся, покуда я выяснял отношения с сержантом, вдруг замерло, пропустив удар, а потом бешено заколотилось. Все поплыло у меня перед глазами. Под восторженные вопли зевак, едва ли не кидавшихся под колеса, кареты катились мимо, и вот в окошке одной появилась царственно-белая, изящная, унизанная кольцами ручка, коей ее величество изящно помавала в ответ на приветствия толпы. Но иное занимало меня, и я вглядывался в пролетавшие кареты, ища за их стеклами причину своего смятения. Сорвав с головы берет, выпрямившись, неподвижно стоял я, покуда мимо меня промелькивали в окнах замысловатые прически, локоны, веера, прикрывающие лица, приветственно машущие руки, кружева, атлас и бархат. И вдруг наконец внутри последней кареты показалась белокурая головка; синие глаза, взглянув на меня пристально и удивленно, различили, узнали – и скрылись из виду; я же, остолбенев, смотрел вслед этому чудному видению, хотя не мог уже разглядеть ничего, кроме спины форейтора на запятках да клубов пыли из-под копыт.

Тут за спиной послышался свист, который я узнал бы даже в преисподней. Тирури-та-та – прозвучала рулада. И, обернувшись, я встретился глазами с призраком.

– Ты вырос, мальчуган.

Гвальтерио Малатеста глядел мне в глаза, и я не сомневался, что он читает в них, словно в открытой книге. Как и прежде, весь в черном, в черной же широкополой шляпе – и на кожаной перевязи, не скрытой ни плащом, ни епанчой, висела устрашающего вида шпага со здоровенной крестовиной. Как и прежде, высок и сухопар, и от обращенной ко мне улыбки изрытое оспинами и рубцами лицо – лицо покойника, умученного долгой болезнью, – не оживлялось, а делалось лишь еще более мертвенным.

– Подрос, подрос… – повторил он задумчиво.

Мне показалось, что он хочет добавить: «С тех пор, как мы виделись в последний раз», но этих слов не прозвучало. А виделись мы в последний раз на пути в Толедо, в тот день, когда в закрытой карете он вез меня в застенки инквизиции. Воспоминание об этом было неприятно нам обоим, хоть и по разным причинам.

– Как поживает капитан Алатристе?

Не отвечая, я все смотрел ему в глаза, темные и неподвижные, как у змеи, – и, как змея, опасная улыбка скользнула у него под тонкими усиками, выстриженными на итальянский манер, когда он произносил имя моего хозяина.

– Вижу, ты не стал разговорчивей.

Левую руку, затянутую в черную перчатку, он упер в эфес шпаги и с рассеянным видом повертывался из стороны в сторону. Негромко, словно бы с досадой, вздохнул.

– Стало быть, и в Севилье тоже… – начал он и запнулся, так что я не успел понять, о чем речь. Потом устремил взгляд на сержанта, отошедшего со своими подчиненными к воротам, и мотнул головой в его сторону. – Я стоял в толпе и все видел. – Он снова замолчал, разглядывая меня задумчиво, будто оценивая изменения, произошедшие во мне и со мной. – Ты все так же щепетилен в вопросах чести.

– Я был во Фландрии, – оставалось ответить мне. – Вместе с капитаном.

Итальянец покивал. Только теперь я заметил ниточки седины в его усах и «гусиные лапки» у глаз. Заметил и новые морщины – или это были шрамы? – на лице. Годы никого не щадят – даже самых коварных из наемников.

– Это мне известно, – сказал он. – Хочу, однако, чтобы ты запомнил: честь сложно приобрести, трудно сохранить и опасно носить… Не веришь – спроси своего друга Алатристе.

Я постарался придать своему взгляду наивозможнейшую жесткость:

– Сами спросите, если духу хватит.

Мой сарказм не возымел действия, разбившись о непроницаемость Малатесты.

– Я заранее знал твой ответ, – равнодушно отвечал он. – И найду о чем поговорить с твоим хозяином. Для беседы, поверь, есть у нас предметы не столь общего характера.

Он снова окинул задумчивым взглядом караульных гвардейцев. Потом рассмеялся сквозь зубы – так, словно вспомнил нечто забавное, но решил сохранить это для себя одного.

– Есть на свете олухи, которых жизнь ничему не учит. Вот хоть этот разиня-сержант, что так беспечно поднял на тебя руку… – вдруг проговорил он, опять кольнув меня черным змеиным глазом. – Будь я на его месте, ты со своим кинжалом и дернуться бы не успел.

Я обернулся. Ворота закрылись, и, подтверждая правоту Гвальтерио Малатесты, павлином расхаживал среди своих солдат давешний сержант, не зная, что был на волосок от смерти: я выпустил бы ему кишки и жизнь по его милости окончил бы в петле.

– Запомни на будущее – пригодится, – сказал итальянец.

Когда я повернулся к нему, он уже исчез в толпе. Только между апельсиновыми деревьями, под колокольней собора, мелькнула, удаляясь, черная тень.

III Альгвасилы и стражники