Золото на крови

Так мы и сделали. И как ни странно, именно в этом походе точно такое же чувство страха испытал самый неверующий из нас, Андрей. Он тащил за мной охапку сушняка, затем резко бросил ее, что-то лязгнуло. Когда я обернулся, то увидел, что он стоит с пистолетом в руке, напряженно вглядываясь в сторону овражка.

— Ты что? — удивился я.

— Да, наслушался твоих страшилок. Теперь вот самому черт знает что мерещится.

Услышав наш разговор, подошли Павел и Иван.

— Видел что или нет? — спросил Жереба.

— Слышал. Камни в овраге посыпались, за спиной прямо.

— Пошли, — кивнул в сторону оврага Жереба, беря на изготовку карабин.

По одному мы спустились вниз. Иван долго осматривал дно оврага, но уже темнело, и он сказал только одно:

— Кто-то здесь был. На камнях еще свежая земля. Она скатилась сверху.

— Может, медведь? — предложил я.

— Да ладно, какой медведь? — отмахнулся Андрей. — Его бы мы уж точно засекли.

Жереба удивленно и насмешливо посмотрел на него.

— Какой ты умный! Ты от него в метре пройдешь и не заметишь. Хитрей и осторожней в тайге зверя нет. Сколько раз видел, как они к сокжоям подкрадывались. У тех нюх и слух не чета нам, а все равно подпускали чуть не вплотную. Ладно, пошли назад, темнеет уже.

Уже в лагере Андрей продолжил свои рассуждения:

— Может, это наши старые друзья во главе с Куцым? Патроны кончились, вот они и не решаются напасть?

— Кто бы это ни был, но сегодня надо дежурить всю ночь. Эх, Снежки нет, — сказав это, Жереба скривился и поспешно отвернулся от нас, словно что-то забыл в рюкзаке.

Тем вечером мы доели последнее мясо. Это никого не взволновало, ведь завтра предстояло перешагнуть порог дома загадочного деда Игната. На ночь в костер, как обычно, свалили ближайшую ель, и дежурить первым вызвался я.

Как ни странно, но за два месяца странствий по тайге я очень редко оставался с ней один на один, и особенно вот так, ночью. Все-таки я типичный горожанин. Меня просто придавила эта невероятная объемность угольно-черного неба с миллионами ярчайших звезд. Осенью в чистом после дождей небе их было еще больше, чем летом. И я почувствовал свое место в этой бездонности мироздания. Я был просто песчинкой, унесенной жестоким ветром в жуткую даль. И имя мне было — червь, и век мой — мгновение, и все так ничтожно перед вечностью и беспредельностью мира. Куда-то исчез огонь костра, я больше не слышал звуков окружающей ночи: треск прогорающих дров, шум ветра в кронах могучих кедрачей. Остался только покой и вселенная…

Зверский рык, клыки впиваются мне в горло, я кричу… и просыпаюсь! Сердце бешено колотится в груди, я дышу с частотой спринтера, пробежавшего дистанцию, с ужасом оглядываюсь по сторонам. Метрах в двух от меня стоит с карабином в руках смеющийся Лейтенант, а заспанные Павел и Иван ничего не понимающими глазами смотрят на нас.

— Юрок тебе привет от графа Дракулы, — смеется Андрей и показывает свои здоровенные, давно не стриженные ногти. Именно ими он и цапнул меня за шею.

— Сам ду-урак, и шутки у те-ебя дурацкие! — почему-то заикаясь, выдавил я, вытирая со лба холодный пот.

— Ложись спать, караульщик! — весело усмехнулся Андрей, усаживаясь на мое место. — Хорошо, я карабин у тебя забрал, а то бы пальнул с испуга.

Я ложусь на его место и с гневом думаю о том, что теперь, после такой встряски, не усну. Но прошло минут пять, и я снова провалился в висящую надо мной черную бездну.

После Андрея дежурил Павел, а затем его сменил Иван.

Жереба сидел у длинных головешек прогоревшей нодьи и думал о своей жизни. Надо было бы подбросить дровишек, но тяжесть раздумий словно придавила таежника, ссутулила его могучие плечи. Впервые Иван Терехов задумался о своей будущей судьбе. Ранее жизнь несла его как река, все получалось как-то само собой, ничего не надо было решать. Бросало его как щепку от берега до берега, и все вроде ладно. Даже тюрьму и лесоповал Жереба воспринял спокойно. Ну заперли тысячу мужиков в четырех стенах, заставляют лес валить. Ну ведь не убили же? А лес тысячи мужиков валят и без конвоя, по полгода пропадая в тайге. Чем не тюрьма? Зато там он познакомился с людьми, протолкнувшими его в бегуны. Эти восемь лет он считал самыми лучшими в своей жизни. Здесь он был на своем месте, ему нравилась эта работа. Полтора месяца тяжелой, но вполне посильной кочевой жизни обеспечивали его на год достатком и свободой. Отдав большую часть денег матери, на остальные он вдоволь кутил и куражился по полупустым осенним курортам, а на последние гроши брал билет домой. До весны он жил тягучей, дремотной жизнью, деля время между горячей печью и подледным ловом, не ради промысла, а для забавы.