Золото на ветру

Чук сильно похорошел собой и вскоре женился на вдове героя турецкой кампании, оказавшейся как раз тем, чего не хватало ему для полного счастья, а она со своей стороны сумела родить ему сына, получившего выбранное полковником имя Гектор.

XVII

- Человек предполагает, а Господь - располагает, - так думал Лепа, живя в городе вторую неделю и все откладывая дальнейшее продвижение к югу. Причины тому состояли главным образом в отсутствии средств. Необходимо было как-то подзаработать на дальнейшую жизнь. Лепа залез в долги к графу с Чижом, которые сделались друзья неразлейвода и снимали даже на двоих одну приличную квартирку в центре города, куда взяли и Леопольда.

Не соглашаясь есть чужого хлеба, Каверзнев обратился в сыскное с предложением своих услуг по уголовным делам. Леопольд был охотно принят, так как работы была пропасть, а сыщиков нехватка, жалованье же ему положили приличное и даже весьма. С первой же получки Лепа мало того, что роздал долги, так еще столько накупил добра, что едва его донес.

Чиж с графом напропалую мотались по каким-то редакциям, клубам и прочим собраниям.

Чижиковские статьи сразу, как и было сказано, напечатали, перепечатали, и вскоре он стал известен в области искусства и смежных областях настолько, что желание еще побыть практикантом у Лепы ни разу у него не возникло. Ко всему, граф приучил податливого Чижика питаться в ресторанах, и Чиж вскоре раздался вширь, поважнел и, колбася в очередную редакцию, смотрел совершенным Гоголем.

Дни слагались в недели, недели в месяцы. Извозчики поменяли свои пролетки на санки, отчего на улицах сразу затрещал мороз.

В городском парке залили центральную площадку водой и устроили каток. С наступлением сумерек над ним зажигалась иллюминация и играл военный духовой оркестр.

Каток был столпотворением. Это был праздник и увлечение, смешавшее все людские слои. Все лучшее и здоровое собиралось тут.

По льду раскатывалось великое множество катальщиков на привязанных к обуви стальных и деревянных коньках с завернутыми носами, известных под названием "снегурки".

Не нужно объяснять, что для молодых людей каток был все! Где еще можно с таким блеском и легкостью завязать знакомство и, что немаловажно, иметь выбор знакомств? А выбор был: кружились по льду краснощекие гимназистки в отороченных шубках, полосатых гамашах и с двумя косами за спиной. Скользили при помощи плавных движений корпуса крепкотелые кухарки. Упруго и чинно катались, выделывая гимнастические фигуры, строгие курсистки, имеющие под кофтой непременный запретный листок или бледно отпечатанную брошюру.

Противная сторона представлена была усатыми энергичными господами, носившимися на манер майских жуков, а также обладателями нежных подусников, с робкими, но пылкими взглядами из глаз. Были и пожилые господа в наутюженных панталонах и шубах нараспашку, из тех, у кого "седина в голову, а бус в ребро". Повсюду брались за руки, улыбались, совершали вращения, элегантно отставляя то руку, то ногу. Кто-то кого-то преследовал, кто-то не без удовольствия падал лбом, кто-то закусывал свернутым в трубу блином с икрой, не замедляя кружения. И у всех без исключения изо рта и ноздрей валил белый пар.

Идя сюда, имеющий расстроенные нервы должен был или оставить их дома, или хоть у самого входа, но не дальше: что бы он с ними делал, получив в лицо или ухо снежный ком внезапно и не раз от тайного доброжелателя, или если бы его закружили неизвестные в масках и установили вдруг вверх ногами в сугроб, сами скрывшись в толпе?

На все тут следовало отвечать одним лишь смехом и улыбкой, даже на таяние льда за воротником. Но ведь тем и лучше! Никому не запрещалось образовать ответную партию и украшать сугробы чужими протестующими ногами.

А музыка?! Что за чудо-музыка звучала из военной беседки! Музыканты падали, замерзая, но продолжали надувать красные щеки и дуть в инструменты, не чувствуя обморожений, а чувствуя лишь одно - восторг души и сердца.

Нет уж той музыки, и нет больше таких композиторов, что могли бы ее сочинить.

Лепа с завистью смотрел сквозь решетку на это гулянье, но поучаствовать не мог. Работа отнимала все время, так что некогда было даже расправить собранный в морщины лоб, обдумывающий очередную каверзу преступникам.

Зато авторитет Леопольда рос день ото дня - результаты его работы были налицо. Стоило только кому-нибудь ограбить банк или нанести оскорбление действием, как тут же он представал перед Леопольдовым укоризненным взором и был вынужден поднять руки для заключения их в наручники.

Бандитский мир затрепетал. За Лепой стали следить, подбрасывать ему угрожающие письма и даже постреливать в него с отдаленных расстояний.

В ответ Леопольд ловко расставлял ловушки с засадами, в которые косяками вваливался уголовный элемент, проклиная вездесущего и неподкупного инспектора Каверзнева.

Углубившись в работу, Лепа обнаружил, что разбойники очень хорошо уяснили преимущество совместных действий, и весь мир опутан уже нитями организованности.