Золото наших предков

Тем временем Калине вновь позвонил генерал и сообщил, что на Петровке списали большое количество старых милицейских радиостанций и он сможет посодействовать в их приобретении «Промтехнологии». Но это «благодеяние» генерал хотел оказать уже не за спасибо. Калина доложил ситуацию директору…

Переговоры получились непростыми, и строго официальными. Шебаршин чуть было всё не испортил своей жадностью, а потом по той же причине долго отказывался «отблагодарить» генерала. В конце-концов всё завершилось успешно, но Шебаршин остался крайне недовольным. Директор почему-то решил, что Калина устроит это дело так же, как и в первый раз, за «здорово живёшь». Но на этот раз пришлось хорошо заплатить МВД, а генералу сразу за оба раза. Калине стало стыдно перед своим бывшим начальником, но Шебаршину подобные чувства, похоже, были вообще неведомы. После завершения сделки директор заявил ему:

– Если эти радиостанции не покроют всех расходов, вычту из вашей зарплаты…

– Сука… привык на халяву жить! Как с таким работать?! – изливал, мечась по кабинету, своё возмущение Калина, на этот раз без свидетелей.

Пашков принял материал с Петровки от Горбунова, который вновь заверил его, что сумел «чисто» обсчитать сдававшего ему радиостанции прапорщика. Пашков напомнил, чем едва не закончился «чистый обсчёт» в ЦУПе. Но на этот раз Горбунов божился, что такое не повторится.

«Добыча» вновь получилась большой. Свою долю Пашков выносил несколько дней подряд, создавая дома, у себя на балконе «стратегический запас». В мае Настя решила покупать «стенку». Без неё их квартира смотрелась явно «голой». Денег вполне хватало на импортную с «наворотами», но она не привыкшая к слишком шикарным вещам, к тому же по прежнему с оглядкой тратившая деньги, остановила свой выбор на отечественной «Ольховке» из дубового шпона, стоившую тысячу с небольшим долларов… По мере роста благосостояния изменялся вид квартиры Пашковых… и самой Насти. Из выражение её лица постепенно исчезла постоянная озабоченность, порождённая неуверенностью в будущем. Даже переживая за мужа, она теперь почти всё время пребывала в хорошем настроении. Радуясь улучшению состояния духа жены, Пашков стал замечать, что улучшение качества их семейного стола благоприятно сказывается и на её внешности… Настя всегда любила покушать, и вот, наконец, после долгого перерыва она полностью удовлетворяла эту свою «слабость». Однажды жена купила новый костюм, и спросила, как он на ней «сидит»…

– Отлично! Ты Насть будто на десять лет помолодела, – не смог сдержаться Пашков.

– Дорогая одежда всегда красит, – рассмеялась в ответ польщённая жена.

– Да нет, тут не только в одежде дело. Ты посвежела, налилась навродь спелого яблока.

– Ну, так уже полгода живём как, всё дорогое да свежее едим, – покраснела от комплимента Настя. – Вот только ты у меня не свежеешь, не наливаешься, как Кащей стал с этой работой.

– Иначе нельзя, – вздохнул в ответ Пашков, в то же время с удовольствием наблюдая как жена снимает с себя костюм. Он привык к виду её тела, давно уже не замечал никаких изменений – ведь они старели вместе, рядом друг с другом. Но сейчас он как бы обрёл способность увидеть её со стороны, будто нечаянно подсматривал за незнакомой женщиной. Этому поспособствовало, то что она, несомненно, похорошела и, конечно, развитие «эстетического зрения» стимулированное лекциями профессора. Пашков невольно представлял жену в позах богинь запечатлённых великими живописцами прошлого. Ему казалось, что она не уступит, даже сейчас, когда ей за сорок. И вспоминая слова Матвеева, сам утверждался в мысли, что та же рембрантовская Саския рядом с Настей во всём проигрывает, каждой отдельно взятой частью тела… «Дурак Калина, и охота ему в кабинете на узкой кушетке перепихиваться с этой уродливой орясиной», – совершенно неожиданно ему на ум пришла мысль, при виде объёмных, приятных, нежно-налитых округлостей переодевающейся Насти.

В конце мая лучший рабочий Фиренков, тот самый, с профессорской внешностью, постоянно выдающий «на гора» больше всех продукции, вдруг написал заявление о предоставлении ему трёхмесячного отпуска. Оказалось, что он каждое лето проводит с семьёй в деревне, занимаясь огородом, и делая заготовки на зиму. Отпуск ему предоставили, конечно, за свой счёт. И вот, когда Фиренков пошёл в офис оформляться, он совершенно случайно через неплотно прикрытую дверь директорского кабинета услышал… Вернувшись на завод, он о том поведал другим рабочим, позже Сухощуп передал Пашкову. Шебаршин на повышенных тонах говорил с Ножкиным и одна из его фраз звучала так:

– Воруют, понимаешь, все воруют, Калина, кладовщик, и снабженцы твои воруют!.. Я один не могу везде успеть, за всем уследить, возьми на себя хотя бы своих, поймай кого-нибудь. Устроим показательный процесс для острастки. К Калине у меня уже нет доверия, кругом одни воры!..