Золото Неаполя: Рассказы

Снимок был сделан сверху, может быть, из окна какой-нибудь гостиницы на улице Партенопе, потому что на первом плане здесь асфальтовые заплаты террас морского клуба; какой-то человек спит там, лежа на спине и прикрыв лицо грязной газетой, — газета полна дурных новостей, которые мешают ему дышать, но она же не даст ни солнцу, ни полицейскому его опознать. Вот так же, на таком же асфальтовом лоскутке дремал весной 1924 года дон Саверио Палумбо, старый крестьянин, сделавшийся в силу несчастных обстоятельств береговым жителем. За несколько сольдо он рассказывал желающим историю своей жизни, питался рыбешкой и моллюсками, избежавшими рыбацких сетей, и терпеливо дожидался конца каждого дня и конца своей жизни. Всем он давал один и тот же совет: «Никогда ничему не надо противиться!» «Вас одолели болезни? — говорил он. — Долги? Заботы? Ради бога, пусть они все будут при вас!» Дон Саверио твердо верил в то, что от беды не уйти: кто уходит, тут же попадает в новую, притом хуже прежнего, так что избавиться от нее невозможно. За несколько сольдо старый Палумбо рассказал мне, как это случилось, что, проработав пятьдесят лет мотыгой, он сделался обитателем пристани Санта-Лючия. «Я, — сказал он, — возделывал свою землю в Казории, будь благословен господь. Но в 1918 году у жены закружилась голова как раз тогда, когда она наклонилась над колодцем, а я был слишком далеко, чтобы ее услышать. У меня остался Джованнино восьми лет. Я все для него делал, приохотил его к книгам, может быть, даже выучил бы на профессора. Но если бы так! У Джованни вдруг отказала нога, доктора в Казории ничего не могли понять, и я привез его на телеге сюда, в больницу Иисуса и Марии. Мне сказали: или дорогостоящая операция или Джованни навсегда останется хромым. Разве можно тут было выбирать? Я продал землю, заплатил и спустя три месяца на той же телеге приехал за сыном. Пусть я стану батраком, думал я, зато ребенок будет здоров. Но не тут-то было. Может быть, не надо было мне тогда спать, как бы ни хотелось, а может, бог знал, что делает». Тут рассказ дона Саверио сбивался. Ночное возвращение в Казорию, дорога, которой нет конца, Джованни и отец засыпают, их догоняет другая повозка, груженная дровами. Подкравшиеся сзади тени пугают лошадей, они резко берут в сторону, телеги сталкиваются, ступицы колес цепляются одна за другую, со второй повозки падает бревно и убивает мальчика на месте. С той поры дон Саверио возненавидел деревню, спустился к морю и жил на террасе морского клуба, откуда рукой подать до улицы Партенопе. Он любил говорить: «Уважайте и собаку, если уважаете ее хозяина, не отказывайтесь от несчастья, которое избрал для вас бог!». Он жил до тех пор, пока от какого-то моллюска не заполучил тиф.

НЕАПОЛЬ. ЗНАМЕНИТЫЕ РЕСТОРАНЫ МАТРОССКОГО КВАРТАЛА

Эта открытка — продолжение предыдущей. На знаменитые рестораны мне наплевать, но вот море, которое плещется прямо под ними! Воду, подобную этой — теплую и мягкую, как из бурдюка, — можно представить себе разве что в верблюжьем горбу! На этой воде еще покачиваются лодки, в которых мы с Луиджи выросли, и как быстро! Были, к примеру, у нас лодочные соревнования, которые устраивало пляжное заведение «Эльдорадо»: приподнявшись на цыпочки, мы ухватывались за перекладину, а потом одним толчком придавали лодке скорость торпеды. Возникали соревнования между экипажами, часто из-под кого-нибудь из нас лодка уплывала, и несчастный так и оставался висеть на перекладине — были слышны его вопли и было видно, как сучит он в воздухе ногами; друзья неторопливо совершали виражи неподалеку, чтобы не подобрать его раньше, чем у него иссякнут последние силы. Однажды во время этой забавы я сломал себе правую руку и голень. Было ужасно больно: пока меня переносили на берег, я лишился чувств, и это дало возможность обитателям Санта-Лючии вернуть их мне так, словно я был по меньшей мере принцем. Придя в себя, я увидел, что меня расстегнули, умастили маслом, встряхнули, сбрызнули уксусом; десять рюмок коньяка ожидали, когда я буду в состоянии их выпить, а какая-то старуха целовала мою распухшую руку и причитала: «Ну, очнись же, ну, ангелочек, ну, очнись же…» Когда я выздоровел, мать пошла ее поблагодарить. Они всласть наплакались, обнявшись; и вокруг нас, и внутри, в сердце — на всем лежал, как на этой открытке, отблеск моря; несколько месяцев старая обитательница Санта-Лючии даже приходила к нам по воскресеньям с кульком анчоусов, завернутым в краешек шали; потом исчезла, не попрощавшись, не потому, что была чем-то обижена или ей надоело, а просто потому, что время по своему тасует и людей, и времена года.

НЕАПОЛЬ. МОСТ САНИТА