Золото Неаполя: Рассказы

Помню дона Эрнесто Акампору, торговца дона Эрнесто Акампору, прославившегося в районе Меркато, а может быть, и во всем Неаполе своими восхитительными рагу. Тот не знает, что такое настоящее, приготовленное мастером рагу, кто не сиживал по воскресеньям за столом дона Эрнесто. Но два слова о нем самом. У дона Эрнесто не было возраста и не было рубахи: во всяком случае, поверх широченных матросских штанов он носил только вязаную фуфайку, а под ней ладанку Козьмы и Демьяна, которая содержала какие-то реликвии этих святых, а кроме того, служила ему для того, чтобы складывать туда окурки сигарет; когда я говорю: «Он был торговцем», я имею в виду, что у дона Эрнесто была тележка, приспособленная для торговли любым товаром, любой провизией в зависимости от его неисчерпаемого вдохновения и ниспосланного богом времени года: сегодня это были арбузы и оливки, семечки и плоды опунции, завтра — иголки, нитки, катушки или дешевые зеркальца и кошельки, а то и ошпаренные свиные ножки, или леденцы, или жареные каштаны; порой, за неимением лучшего, он использовал свою тележку (снабдив ее на этот случай соответствующими материалами и инструментами) для того, чтобы точить ножи и починять стулья и зонтики. Эта чудовищная активность приносила дону Эрнесто некоторый достаток, но, вынуждая его останавливаться у каждой двери, у каждого подвала в самых отдаленных районах города, подвергала его любовным искушениям, следствием которых становились возникавшие на этой почве долги и обязанности. Дон Эрнесто и слышать не хотел о том, чтобы жениться. Однако семерых детей он таким путем завел. Каждому он давал свое имя (единственным исключением был Паскуалино, который, к сожалению, по целому ряду неоспоримых улик был обязан своим происхождением одному неаполитанцу, эмигрировавшему в Америку), а как только они начинали ходить, забирал их к себе в дом, где их воспитывала старуха Акампора, никого особо не выделяя. Она была так стара, что ежегодно ассистировала в соборе при чуде разжижения крови святого Януария в качестве его родственницы. Что, между прочим, давало ей право ругать святого: «Уродская морда, желтая ты морда, — могла она сказать ему и говорила, — ну что, сотворишь ты наконец свое чудо?» С внуками она вела себя столь же решительно и столь же сердечно: «Солнышко мое, убийца ты мой», — кричала она, пытаясь их догнать, и если ей это удавалось, обцеловывала их с ног до головы, а то даже и кусала. Это были два мальчика и пять девочек, уже довольно большие в ту пору, когда я познакомился с доном Эрнесто. К этому времени он уже, по-видимому, угомонился: вот уже два года как он возвращался домой без последующего привода туда очередных детей. Небритый, седой, он, не разгибаясь, трудился с утра до вечера, но воскресенье было его днем — днем отдыха, днем семьи, днем рагу.

Вот он в семь утра у мясника, дон Эрнесто Акампора; он выбирает свой кусок мяса. Он знает все про нужный ему кусок и определяет его сразу прицельным взглядом — так, словно присматривал его еще с той поры, когда он только начал нарастать на теле животного. Мясо для рагу не должно быть ни постным, ни жирным; лучше, чтобы оно перестало быть живым не менее двух суток назад; нужно удостовериться, что кусок был отрублен как следует, то есть вдоль, а не поперек волокон и нервов. Но вот наконец дон Эрнесто получает свой безукоризненный кусок, выгоняет всех из кухни и приступает к приготовлению рагу. Не исключаю, что исподтишка он осеняет себя крестом: «Благослови, господи, мое рагу». Что же, работа, достойная всякого: ее обожал Фердинанд Бурбонский, и руки дона Эрнесто сейчас — это руки короля. Он регулирует огонь и не теряет из виду ничего из происходящего: он чувствует, как мясо дает сок, как испаряется из него вода, чувствует и ту воду, которая разбавляет жир, не давая мясу пережариться, чувствует появление золотистой корочки, точно знает, когда нужно перевернуть кусок деревянной ложкой и с осторожностью человека, вторгающегося в живую и чувствительную материю, полить этот кусок первым тонким слоем томатной пасты. У дона Эрнесто серьезные и сосредоточенные движения официанта: он не стряпает, а священнодействует. Утекая в окно, запах рагу дона Эрнесто смешивается с запахами других бесчисленных рагу — и настоящих, и никуда не годных; он либо сливается с ними, либо перебивает их все. В этом случае даже у ангелов подрагивают ноздри: доносящийся до них запах великолепного рагу пришелся им по вкусу. Теперь, когда через строго выверенные промежутки времени в рагу введена томатная паста, самое пространное слово осталось за огнем и ложкой. Рагу не кипит, оно размышляет, нужно только помешивать ложкой, проникая в глубь самых потаенных его мыслей, и следить за тем, чтобы огонь был маленьким, совсем маленьким. Ничто так не способствует размышлению, как приготовление рагу по всем правилам, и раз уж зашла об этом речь, то о чем может размышлять такой человек, как дон Эрнесто — человек без возраста и рубахи?