Золото Партии

Утром, едва будильник зазвенел, мужики повскакали, суетиться начали. Меня — кулаком в бок, вставай, мол, Серега, арбайт пора. Я спросонок попутал, где я, думал, пригрезилось. Етить-колотить… Не сон это был, Толян, не сон. Делать нечего, парни мне вчера внятно разжевали пользу ударного труда, пришлось вставать. Хлеба поели, чайку похлебали, пилы точить принялись. Вот тут-то и пришел Фима. Я сперва струхнул мальца. Детина, ростом метра два с половиной, кудри, что у биксы модной, до лопаток вьются-золотятся. В сандаликах на босу ногу и хламиде белой, навроде ночнушки, что моя стерва в молодости надевала. Нахрена ему дрова, думаю, когда он в мороз голяком форсит. Не-е, в натуре, дело нечистое, наябывают нашего брата. А Фима меня заприметил, в улыбке ощерился. «Здравствуйте, Сергей, очень рад! Спасибо, что вы к нам присоединились». Да не во что, отвечаю, делов-то. «Не скромничайте, Сергей, — от улыбки вот-вот щеки треснут, — вы решительный человек, думаю, вы способны принести нашему сообществу немалую пользу». Лечит меня, короче. Не-е, думаю, я сосны валить не нанимался, уж найду лазейку свинтить из вашего небесного Магадана. Как мне вас называть, спрашиваю. «Зовите меня Фима, можем на «ты» перейти, мне будет приятно». Фима, беру быка за рога, мне б одежонку по сезону, да переобуться, а то копыта откину в первый же день. Смеется. «Тут не умирают. Болеют, страдают, но не умирают. А одежду я принес, у порога, в сидоре. Распишись-ка в ведомости». И талмуд из-под хламиды вынимает, страниц на полста. Етить-колотить. И тут бумагу почем зря переводят. Хотя, леса много, не жалко. Где расписываться-то? «Там галочками помечено. Ручка — вот». Подмахнул я, не глядя, где указано, переодеваться начал. Кальсоны напялил, тельняшку ношеную, штопаную, штаны ватные, телогрейку, зековского фасона. Ноги в валенки сунул прям в кроссовках — богатырские мне валенки достались. Рукавицы за пояс, ушанку набекрень. Веди, говорю, бригадир, подвигов трудовых шибко жажду.

Деляна наша от жилья километрах в десяти была. Пехом туда, считай, часа три переться. Шел я в колонне, по сторонам любопытствовал, вроде все нормально, идти не тяжко, руки не мерзнут, а вот не хватает чего-то, и хоть ты тресни. И так и сяк шурупил, чуть мозг на хрен не сломал. Доперло, наконец — конвоя с собаками нету. Непривычно как-то, страшно даже. За думками не заметил, как добрались. В напарники мне дали Авдеича, из коренных староверов. Он в раю не так давно кантовался, лет пять всего, а на Земле до ста лет в тайге сибирской дожил. По всему видно, не привыкать деду пилой ширкать. Подучил он меня с часок, матерком для понятливости кроя, и начали мы, аки братья родные, сосны валить — дружно и споро. Распарились, ушанки поскидывали. На обед отрядный повар Скопидомов, как его по имени-отчеству, до сих пор не знаю, суп с перловки спроворил, салом заправленный, жирный. Поели, снова за работу. Не успел оглянуться, уже вечер, пора обратный путь топтать.

Вернулись в избу, Скопидомов к печи метнулся, ужин гоношить, а мы на шконки попадали. И такая истома охватила меня, не опишешь. Мышцы с непривычки гудят, голова пуста, как волчье брюхо, жопа под кальсонами от пота свербит — а я лежу и млею. Не заметил, как задремал. Спасибо ребятам, разбудили к ужину. «Это всегда по-первой так, в сон клонит, — поясняют, — потом привыкнешь, мышцу качнешь, зарумянишься. Воздух тут чистый и еда без нитратов. Цени, зеленый!»

Пришлось ценить, Толян, деваться-то некуда. Только чую, кирдык мне скоро придет, если не срулю из этого рая куда подальше. Лесоповал — фигня, к нему привыкнуть можно, особливо, если бацилла калорийная. Но как прикинешь, что вечность впереди — волком выть хочется. Или вздернуться. Мужики говорили, один пытался, да не вышло. Фима пришел, руками поводил над жмуром, подул. Хуяк — ожил покойничек. Потом, правда, год в штрафной избе жил, одной картошкой питался. В назидание, ибо нехуй промысел господень нарушать. Вот я и терпел, ночами плакал, лотерею эту сраную словами грязными клял. А потом решил — либо пан, либо пропал. Пойду-ка с Фимой поговорю. Обещался же мужикам разнюхать, нахера мы столько леса валим почем зря. Взял да и пришел в субботу ближайшую к серафиму в избу. Кстати, ничем она от нашей не отличалась, поменьше только. Очко жим-жим, конечно. Сам посуди, Толян, куда мне, мужику обычному, в рай на халяву попавшему, со смотрящим на равных трещать. Да только невмоготу мне было, один хрен с катушек съеду вот-вот.