Золото Плевны. Золото Сербии

Казаки одновременно посмотрели на одинокую батарею у подножья прохода. Швырь вмиг стал серьезным, с досадой взмахнул рукой, выругался сквозь зубы.

– Прости господи, пошли, атаман.

Многие солдаты были в лаптях вместо разбитых вдрызг сапог. Решение брать Плевну, где размещались военные склады Порты, принималось отчасти желанием возместить материальные потери, понесенные при горном переходе. Только турецкий генерал, сидевший в Плевне, располагал превосходящими силами, он хладнокровно дал Столетову понести большие потери при штурме, а теперь надеялся уничтожить остатки русского корпуса.

– Господин сотник! – откуда-то сверху кричал Сашко. – Тут до вас ходок, станичники привели. Говорит, по важному делу.

– Отабориться не успели, уже ходоки пошли, всем пластуны помочь должны, – заворчал Швырь. Микола кивнул, верно, мол, не любил, когда дело перебивают, но суровый Грицко вдруг остановил тронувшуюся ватагу:

– Погодь! Там дид старый. Надо уважить.

Все обернулись. Спешить надо было, помочь артиллеристам, а то и не успеть можно. Волна османской пехоты неудержимо приближалась. Швырь хотел высказать общую мысль, но промолчал, глядя на старого солдата. Тот бухнулся на колени и пополз к ним, растирая выцветшей кепи слезы по морщинистому лицу. Все ошеломленно замолчали, словно заглотнули языки. Старик избрал почему-то старшим Грицко.

Стал неистово креститься, кланяться, не сбавляя хода, пополз к своей цели.

– Христом Богом прошу, помогите!!! – и столько отчаяния было в чужом голосе, столько надрыва и хрипоты, что все невольно поежились. – Помогите! – Старик попытался обнять ноги Грица.

– Ни, диду, то мне не любо.

– Спасите!

– Да что случилось, старик? – подал голос Билый. – Обидел кто, кого спасать?

Надо отдать должное старому солдату – сориентировался он сразу, не вставая с колен, изменил направление и подполз к сотнику.

– Да хватит уже ползать! Вставай! Говори, старче. Нет времени.

Старик тяжело поднялся. Губы его тряслись.

– Не за себя хочу просить! – Он полез за пазуху. – Не за себя. – Достал из мешочка на витой веревочке массивный золотой перстень, стал совать в руки. – Отдам. Графский перстень. Семейная реликвия! Только спасите поручика!

– Твоей семьи, что ли, реликвия? – сказал Швырь, рассматривая из-за плеча перстень.

– Нет, – отчаянно затряс головой старик, – графской семьи. Маменька-графиня на крайний случай дала. Как чувствовала, что с сыном беда может приключиться!

– В полон, что ли, взяли? – равнодушно спросил Грицко.

– Нет, – старик снова затряс головой. – Там он, – кивнул вниз, указывая на батарею. – Командует последним боем!

Казаки как-то расслабились.

– И что? Перстня не жалко? – подначил Швырь. – Не мало ли даешь за барина своего, вестовой? Поди, графская жизнь дороже стоит?

– Дороже, – прошептал старый солдат, – только нет больше ничего. – И глаза прикрыл.

– Дело-то не простое, – задумчиво протянул Швырь, – сам понимаешь. Да и странно все это, чтоб так холоп по барину своему убивался. Не слышал я про такое. Может, ну его?

Старик резко открыл глаза, посмотрел на казака и неожиданно выпалил:

– То больше, чем барин! То сын мне!

Швырь отшатнулся.

– Как сын?

– А вот так! То грех мой смертный. Думаешь, легко растить сына, всю жизнь рядом быть с ним дядькой верным, а теперь видеть, как его убивают?

Казаки помолчали, переваривая чужое горе. Сотник кивнул. Все тронулись. Сам же положил руку на плечо солдата, уходя последним.

– Поможем. Тайна твоя с нами останется. Не печалься, не болтуны мы. Ты вот что. – Он снял сидор, в момент развязал узел. Достал новенькую белую папаху.

– Орлом лети к сыну, пусть папаху наденет, так мы его в свалке не потеряем, но, диду, вы воин старый, должны понимать, поручик не баран – силком не уведешь, а от пули случайной мы укрыть не можем…

Уже на бегу старый солдат крикнул:

– Слыхал я про вас. Надежа моя последняя!

Тут батарея отметилась тройным залпом, окутав свои позиции сизым дымом.

Уже лежа за обросшим мохом камнем, Грицко, перезаряжая винтовку, не вытерпел и спросил:

– Сын?

– Так говорит, – пробормотал Микола и выстрелил. Набегающий турок выронил винтовку, свалился под ноги поручику.

– И дядькой и вестовым при сыне?! – Гриц снова удачно выстрелил. Поручик потерял папаху, но продолжал отчаянно вертеться на позиции, заваленной трупами. – А как это – дядькой?

– Сызмальства, значит.

– Поди ты! – подивился Гриц и снова выстрелил. – Значит, верно думал.

С батареи на гору бежало человек двадцать. Офицер все еще не уходил с позиции.

– Да. Наверное, еще та пытка – быть рядом с сыном и не сметь признаться в этом, и видом никак не показать.

– И зачем такие мучения?

– Наверное, чтобы рядом всегда быть. По-другому ему отцом и не получилось бы. – Сотник поднялся из-за валуна и закричал:

– Поручик! Господин поручик! Сюда.

Артиллерийский офицер словно и не слышал. Склонился над телом ловко срезанного турецкого офицера. Резко выпрямился и стал снова палить из револьвера в кучу турок. Быстро она развалилась. Из свалки выбрался окровавленный солдат, и уже вдвоем они стали взбираться в гору.