Золото Плевны. Золото Сербии

– Ты хочешь сказать, что среди нас жженый?! – возмутился старик. – Да как такое возможно?! Я вас всех на руках бавил! Вы же выросли на глазах моих!

– Предатель? – тихо спросил сотник. Грицко, не глядя на него, кивнул.

– Запродавец!

– Кто? Сашко?

– Сашко? – вскричал Швырь и замолчал, прижимая руку к груди. Побелел лицом.

Грицко покрутил головой.

– Нет. Не Сашко. Не может быть он. Забыли? Сашко – половинчатый. Влюбленный казак. То ли веревки вить из него, то ли удавкой сам может стать. Проболтаться мог, похвалиться, перед вдовой или этой… Беляной.

– Перед ночной кукушкой похвастать – не велик грех, только где вдова, а где наша задумка?

– Тогда кто, и вдову эту ты знаешь? – настаивал старик. Сотник махнул головой, черствея на глазах:

– Знаю кто. Но пока не раскрою до конца – ничего не скажу.

– И я знаю, – кивнул головой Грицко.

– Молчи! – предостерег его Микола. – Думу свою держи в себе. Следи только. Даже я не уверен в своих думах.

Грицко кивнул. Жесткая правда не смутила. Старик тоже приходил в себя. Вздохнул:

– Тогда и я знаю. И тоже буду смотреть.

Сотник кивнул в ответ.

– Тогда все, казаки? Расходимся? Грицко обратно закладку положит и пост свой снимет, чтобы не спугнуть гостя. Нехай забирает. А сами за девкой смотрим и за… За тем, о ком думаем.

Грицко стал аккуратно сворачивать платок и вдруг замер.

– Это не все, – сказал он. Аккуратно встряхнул гильзу и показал на ладони кусочек золота. Крохотный. Маленький. Но частица была золотой, и или срезанная с монеты, или обломок от украшения.

– Золото, – пробормотал старик.

– Золото, – эхом отозвался Билый.

– Золото, – сквозь зубы выдохнул Грицко. Сотник задумался.

– Но это откуда могут знать?

– В лагере об этом никто не знает. Во всяком случае, не от нас. Если только не…

Микола рубанул ладонью воздух.

– Дальше лагеря оно не уйдет. Изымай. Грицко кивнул, деловито убрал капельку в кошель. Затянул кожаные ремешки.

– А я бы им грошик подкинул, – встрепенулся Швырь, – а шо? Пускай имают!

– Булгачить, так булгачить. Накарябать нужно что-нибудь, – задумался Микола. Казаки заулыбались в предвкушении. Старик полез в карман за грошиком. Казаки склонились над монеткой.

– Чего написать?

– Нацарапай, атаман, три простые русские буквы, всем славянам понятные.

– А если это туркам уйдет?

– Нехай бошки себе сломают, собачьи дети!

На том и порешили. На пути в лагерь приземлил сотник:

– Чего это вы, господа, раздулись, мы еще пока не победили и подлюку не наказали.

– Твоя правда, атаман, – погрустнели пластуны.

6. Беляна

Казак задремал, проваливаясь в сон – задышал, прерывисто всхрапывая. Вот он, прекрасный момент смерти, когда мужика можно резать. Самый лучший шанс из всех. И зло – не зло. Так, обыденность – совесть точно ничто мучить не будет. Другие убиенные даже в снах не приходили. Этот дурачок сам перенес свою лежку подальше от других, сам, хоронясь храпящих мужланов, много о себе думающих, перенес на руках к себе.

Беляна смотрела на кадык в короткой колючей щетине. Рыжие, черные, светлые волоски смешались, путаясь в непроходимые заросли. В трещинке кожи на шее, в легкой морщинке, испарина набухала. Мошка закружила, сдула ее, зажмурилась. Чик – и нет воина. Легко. Можно дальше идти. Бежать по дорожке жизни. Дел много. Успевай только подбирать, чего другие удержать не смогли. Только судьба-злодейка учудила и в этот раз – рука не поднималась. Отяжелела. Приросла к телу. Не давала сделать необходимое действие. В голове мысли наползали друг на друга, путая еще больше. Думала, нет другой жизни, а она – вон, рядом сопит. Что делать? Как дальше жить? Что выбрать?

Судьба в своих потоках, как могла крутила ее в последнее время. Лепестком при сильном ветре себя чувствовала. Беляна нервно закусила губу. Еще вчера бы чиркнула ножом по пульсирующей жилке, не думая и не упуская момента, а сегодня как подменили. И руки дрожат – не слушаются, и тело в горячке. Весь день смотрела на казака. Дышать забывала. Два раза промазала на стрельбище – такого давно уже не было, лучше стрелка за много верст не найти. С руссами не сравнишься, конечно, они с пеленок стреляют. Но среди сербов точно равных пока не попадалось. Стыдилась чего-то. Ходила пунцовой. Сама не своя. Места не могла себе найти. Все из рук валилось. Привлекла внимание – хотели к лекарю отправить, еле отговорилась.

А сама мечтала еще раз увидеть эти голубые глаза. Поймать на себе взгляд, так, чтобы опять обожгло всю. И утонуть, утонуть всей без остатка.

Когда слушать его начала? Не ушами, а сердцем? Поначалу, когда говорил, что с собой увезет на далекую родину – не верила, мало ли что мужики твердят в ночи да поутру. Но этот как будто слов других не знал. Все любит да любит. Про свадьбу так говорит, что заслушаешься. Глаза слезами наполняются. Сердце, черствый камень, размягчается, и в груди бьется легким молоточком так, что голова кружится. И уже в центре стола сидишь с любимым рядом, а не на овчине лежишь. И гости все радуются и поют.

Родня новая. Жизнь новая. Все по-другому.