Золото Рюриков. Исторические памятники Северной столицы

В оформлении интерьера Василий Петрович Стасов предложил использовать роспись в технике альфреско — красками по свежей сырой штукатурке — в куполах и софитах арок, оставив стены белыми и облицевав колонны и пилястры под белый мрамор. За неимением в столице мастеров, знавших технику альфреско, он и пригласил из Ярославля Медведева. Где тот нашел Травина, для меня до сих пор является секретом.

Планировалось расписать главный купол под лепнину по белому грунту кессонами с розетками, софиты арок — изображением ангелов и арабесками, а боковые купола покрыть золочеными звездами по голубому грунту с изображением кессонов и лепных ангелов во внутренней, открытой в купола полусфере. Медведев предложил дополнительно написать в больших парусах евангелистов, а в малых — пророков и картины на библейские сюжеты в боковых приделах, но это не было одобрено. Император утвердил только росписи куполов, полусфер и софитов.

В течение лета и осени 1834 года Тимофей Медведев с сыном Петром и Алексеем Травиным трудились под куполами храма. Каким же тяжелым было потрясение, когда Николай Первый, осмотрев только что законченную работу, приказал забелить росписи на всех арках, оставив только в куполах, где работал Травин. Медведев, не выдержав удара, тяжело заболел, вскоре скончался и был похоронен на Волковом кладбище.

— Ваши работы Николай Павлович царь не оценивал? — спросил Михайлов, явно желая прервать многословие коллеги.

— Ждем посещения и дрожим, — простодушно ответил Шебуев, потом вдруг спохватился, оглядел стол, подвинул несколько листов бумаги, гордо подняв вверх подбородок. — Вы хотя бы один рисунок Травина посмотрите. Нет-нет, я не настаиваю, — продолжил он чуть погодя, стараясь не смотреть Михайлову в глаза. — Не желаете работать с новичком, у которого еще сохранилась свежесть мыслей, который еще не подвержен строгому соблюдению правил и позволяет себе фантазировать без каких-то рамок — просторно, то я подумаю денек другой и непременно извещу вас о другом кандидате.

— Чем же удивил вас рисунок свободного художника Травина, коль вы так его горячо отстаиваете? — Михайлов склонил набок голову и выразительно посмотрел на Шебуева.

— В нем я себя молодого увидел, — с вызовом ответил тот.

— Ах вот как? — густые брови Михайлова, словно крылья птицы, взметнулись вверх. — Можно предметнее? Скажем, о красках, деталях картины.

— Если коротко, — Шебуев пошевелил губами, словно про себя перебирая слова, которые и будут выражать краткость. — Если коротко, то в его работе я увидел глубину пейзажа, объемность предметов, которые достигаются наложением нескольких слоев краски в такой последовательности и в такой плотности цветов, что невольно ощущаешь глубину картины, и чем ближе к центру, тем глубина эта бесконечнее. Кроме того, каждая деталь тщательно прописана. Что и надо для плафонной живописи. И еще… У него характер, — добавил Шибуев, подвигая к Андрею Алексеевичу лист бумаги, исписанный неровным почерком.

— Что это?

— Прошение Травина.

— Зачем оно мне?

— А вы посмотрите, как он просит.

— Тогда читайте, — развел руками Михайлов.

— «Занимаясь уже несколько лет по части комнатной (клеевой) живописи, я представлял на усмотрение Совета Академии труды мои, и прежде сего, не быв еще уволенным из мещанского общества, — начал тихим монотонным голосом Шебуев, с каждым новым предложением, по мере значимости текста, повышая его. — Нынче же честь имею представить в Совет Императорской Академии художеств трудов моих рисунки и покорнейше прошу оные на основании высочайше утвержденного в 19 день декабря 1830 года Прибавления к установлениям Академии удостоить меня возведением в звание свободного художника буде надеясь заслуживающим оного. При сем так же имею честь представить увольнение, данное мне из общества».

— Буде надеясь заслуживающим оного, — повторил Михайлов одну из последних, наиболее понравившуюся ему фразу. — С достоинством сказано. В таком случае я с готовностью посмотрю рисунок.

Он знал, если Шебуев что-то будет отстаивать, то обязательно докажет свою правоту. Несмотря на академичность и длительную преподавательскую деятельность Василий Козьмич с детских лет отличался своей оригинальностью мышления.

В академию Василия родители отдали пяти с половиной лет от роду. С 1782 по 1797 годы он получил блестящую школу академического рисунка, выйдя в число первых учеников. Уже в первый год своего пребывания в академии был награжден второй серебряной медалью, а три года спустя — второй золотой медалью.

После окончания обучения с аттестатом первой степени и малой золотой медалью в 1797 году Шебуев как один из способнейших по выпуску, был оставлен при Академии пенсионером и помощником преподавателя в натуральном классе. Спустя год ему поручили преподавать рисование в младших классах академического училища.