Золото Серебряной горы

— Постель будете брать? — спросила заглянувшая в купе, краснощекая проводница.

— Буду.

Проводница протянула Бумажкину постельное белье, сдала сдачи и пошла дальше.

Подождав немного, не подселят ли к нему кого-нибудь из пассажиров, и, убедившись, что этого не произойдет, Петька закрыл купе на замок и поставил сумку на середину полки. Он так и не мог смириться с необходимостью до конца путешествия терпеть надоевшую ему попутчицу. «Пусть по листочку, пусть медленно, но я от тебя избавлюсь!» — приговаривал он, глядя на обложку с красочной надписью «Агата Кристи». Бесполезно! И на этот раз победу одержала Петькина соперница, превратившаяся вместе с сумкой в единый конгломерат.

Бумажкин почувствовал, что в душе его появляется тихая ненависть к этой книге. Он понял, что от нее можно ждать всяких гадостей, которые могут произойти в самый неподходящий момент.

Несмотря на то что было уже довольно поздно, пассажиры, судя по всему, и не собирались укладываться. Они бродили по вагону, громко спорили, шутили, смеялись. Петька, последние силы которого ушли на борьбу с книгой, тоже решил выйти в коридор.

Возле окна стояли молодые женщины. Петька не прислушивался к их разговору, но до его слуха долетали обрывки фраз.

— Дурой была, что раньше этого не сделала… — сетовала одна из них.

— А ведь сколько я тебе об этом говорила! — поддержала вторая.

— Это верно… Действительно, иметь мужа — это здорово! Главное, что всегда есть на ком сорвать свою злость…

«И, правда, дура, — подумал Петька, — что одна, что вторая», — и отошел к другому окну.

В вагоне между тем становилось все тише. Разговоры смолкали, народ укладывался спать. Ушли и две дуры. Проводница переключила яркий свет на тусклый, ночной.

Бумажкин тоже собрался идти спать, как вдруг хлопнула дверь, ведущая в тамбур, и в конце коридора появилось двое мужчин. Впрочем, к ним больше подошло бы другое слово — мужики. Один из них был низкоросл, коренаст, с приплюснутым носом и узкими маленькими глазками. Другой — высоченный, худой, с носом, как у Буратино и выпученными глазами. Но Петьку поразила не столько их внешность, сколько одежда. Он подумал, что в таком наряде его родители даже на даче, в Перловской, постеснялись бы появиться, не то, что разгуливать по вагону. Но, судя по всему, у этих двоих просто не было костюмов на выход, как, наверное, и вообще мало-мальски приличной одежды. На обоих висели старые, вытянувшиеся, неопределенного цвета свитера, а широченные брюки были заправлены в длинные, до колен, сапоги, нижняя часть которых была сделана из кожи, а верхняя — из овчины. Такой необычной обуви Петька еще не встречал, и понятия не имел, как называется. Одним словом, эти двое явно не были представителями гнилой интеллигенции, как выразился бы папик и к которой относились Бумажкины и их окружение.

Дойдя до соседнего с Петькой окна, коренастый остановился.

— Постоим немного, — обратился он к своему длинноносому спутнику, — весь день продрых и теперь ни в одном глазу.

— Это ты можешь, дрыхнуть-то, — отозвался длинноносый. — Помнишь, на уроке географии еще Нина Петровна… — не договорив, он вдруг схватился за живот и расхохотался, — ой, не могу, Генк, ой не могу! Ты храпел, а все подумали… ха-ха-ха!

— Ну че ржешь-то? — обиженно произнес коренастый, — с каждым может такое быть… Вот если я сейчас начну про тебя вспоминать…

— А помнишь, помнишь, как ты тогда на географии храпел. Все еще подумали, что ты опять… ха-ха-ха! А ты — х-р-р, х-р-рр…

Бумажкин понял, что после долгой разлуки встретились одноклассники, и уставился в темное окно. Как-то его одноклассники там поживают? Как госпожа Самохвалова? Наверное, опять пошла на дискотеку с этим толстяком Поповым?

— Ну так че у тебя с кругосветкой-то? — успокоившись, спросил длинноносый.

— Дык че? Все нормально! Осталось только деньги найти…

— А много надо?

— Дык Васька посчитал, где-то около девяносто трех тыщ…

— Девяносто трех тыщ! — ужаснулся длинноносый.

— Долларов, — уточнил коренастый.

— Это где ж столько денег-то взять?

— Дык че, искать нужно… А остальное все готово. Лошади уже стоят…

Петька, которого до этого момента разговор бывших одноклассников не очень-то интересовал, поправил очки и уставился на странных приятелей. Особенно на коренастого. Ведь тот вовсе не производил впечатления заядлого путешественника, а уж тем более — человека, которому найти девяносто три тысячи долларов — раз плюнуть.

— Счастливый! — восторженно глядя на собеседника, произнес длинноносый.

— Да уж, — так, словно речь шла о каком-то пустяке, ответил коренастый. — Плохо только, что и Манька со мной собралась. Не пущу, говорит, одного. Как ты, говорит, по Парижам один ходить будешь? Еще уведет кто…

— Ясно дело, — отозвался собеседник, — ты — мужик видный! В Париже, говорят, баб — пруд пруди, а тут Манька рядом болтаться будет…