Золото собирается крупицами

– Правда? – Гульямал счастливо улыбнулась, но тут же лицо ее помрачнело, и она сказала, тяжело вздыхая: – Не любит он меня… Чего я только не делала, мама! И чаем вороженым его поила, все равно не подействовало… Уж если кто не любит, ничем не заставишь!

– Чаем? Смотри у меня, еще отравишь его какой-нибудь нечистью! Погоди, дай срок, полю бит, – притворно сердито сказала Сайдеямал и добавила серьезно: – Куда ж он ушел? Темно уже… Может, выйдешь, поглядишь?

Гульямал, будто только этого и ждала, наспех накинула камзол и выскочила из дому. Сайдеямал улыбнулась: «Эх, и я, когда молодая была, вот так же за своим Хуснутдином бегала…» Она вздохнула, вынула из чувала лепешки, ладонью стряхнула с них золу и обтерла тряпкой. В доме вкусно запахло свежевыпеченным хлебом. Скоро во дворе послышался скрип снега под чьими-то легкими, быстрыми шагами; вбежала, запыхавшись, Гульямал, и морозом пахнуло из дверей.

– Идет! – сказала Гульямал, торопливо вешая камзол на стену и усаживаясь рядом.

– Где же он был?

– У Хайретдиновых. – Гульямал потерла красные. от мороза щеки, сложила ладони вместе и стала дышать в них, отогревая. – Фатхия-енга его не впустила, сказала, что Хажисултан у них сидит; не то еще что, не разобрала толком, что она там говорила. Она с палкой была и кричала что-то!

– Не ударила? – встревожилась Сайдеямал.

– Нет, грозила только…

Мать вздохнула, и снег во дворе опять заскрипел, на этот раз под грузными шагами. Хисматулла вошел в дом, опустив голову, и, не раздеваясь, сел на нары. Гульямал забегала по дому, собирая на стол.

– Почему не раздеваешься или опять куда собрался? Голова болит? – спросила Сайдеямал.

– Да, сейчас пойду, – мрачно ответил Хисматулла.

– Куда? – в один голос спросили мать и Гульямал.

– На прииск.

– Нет, все-таки ты сумасшедший! —сердито сказала мать. – Что это за разговоры? Погляди, что творится на улице – ветер, мороз! Тебя что, гонят отсюда? Так нельзя, сынок, ни меня не уважаешь, ни енгу свою! Смотри, как она старалась, сколько наварила, стол накрыла, мы ведь тебя ждали!

Сайдеямал помогла сыну раздеться и усадила ужинать. После ужина Гульямал приготовила Хисматулле постель, улеглась сама на другом конце нар. Сайдеямал уложили на лавку за чувалом. Гульямал погасила огонь. Все трое молчали, и эта гнетущая тишина, казалось, была так тяжела, что давила на плечи. Перекинувшись несколькими словами, Сайдеямал и Хисматулла снова замолкли и, видимо, уснули, а Гульямал уткнулась в подушку и беззвучно заплакала. «Почему я такая несчастная? – думала она. – Завтра он уйдет, и меня начнет есть тоска. О аллах, помоги мне стерпеть эту муку! Лучше бы он лежал больной у меня на нарах и не помнил себя, тогда я могла бы быть с ним рядом и спать на одних нарах, прижавшись так тесно, как будто мы одно целое! Не могу больше одна, не могу!..»

21

Добравшись до прииска, Хисматулла сразу отправился к конторе. Стремясь скорее попасть в тепло после долгой, холодной дороги, он рванул дверь, ведущую в коридор, и постучался в комнату, где сидел обычно штейгер. Ему никто не ответил. Хисматулла подергал дверь, она была заперта. Две другие двери тоже были закрыты. Хисматулла вышел на крыльцо и увидел пожилого старателя, понуро сидевшего на ступеньках.

– Ты, браток, чего здесь делаешь? – смерив его взглядом с головы до ног, спросил старатель.

– Так… – неприязненно ответил Хисматулла: ему не понравилось, что его так пристально разглядывают.

– Знаю, что так, – старатель усмехнулся. – Дело-то у тебя какое?

– У меня? Мне хозяина надо, на работу хо чу наняться! – сказал Хисматулла с вызовом.

Старатель махнул рукой. У него, было обросшее жесткой седой щетиной лицо, у губ лежали глубокие, усталые складки, и Хисматулле стало стыдно, что он так невежливо говорит со старым человеком.

– Я тоже за работой. – Старатель вздохнул и, передернув плечами от холода, затянул поту же пояс поверх телогрейки. Телогрейка была худая, из дыр ее клочьями торчала вата. – Черт знает что здесь у них творится! Никакого порядка… При старом управляющем такого не было!

– Как? – изумился Хисматулла. – А где же этот, как его? Ну, в золотых очках!..

– Аркашка-то? – Старатель скрутил толстую козью ножку, не торопясь разжег ее, закашлялся, поперхнувшись дымом, вытер сухой темной ладонью заблестевшие глаза. – Его уж тут, почитай, с месяц как нету… Не слыхал разве? И хозяин другой, весь прииск у Галиахмета– бая сразу купил, управляющего своего поставил, штейгера сменил, одного только немца оставил…

– А кто же теперь?..

– Управляющий? Накышев, говорят, но фамилии, а штейгер – Сабитов, свой, мусульманин, стало быть. Сам-то я их не видел, да только сдается мне, что мусульмане своих в обиду не да дут, а как ты думаешь?..

– Не знаю… – ответил Хисматулла.