Золото собирается крупицами

Хисматулла пришел на луг одним из первых и остановился на верхнем конце поляны, оглядывая его. Густая высокая трава, покрытая пенными всплесками ромашек, красным клевером, желтыми лютиками и синими глазками лесных ирисов, тихо покачивалась на ветру, как бы зная, что это последний день ее жизни. Внизу, в густом кустарнике, звонко журчал по камням маленький горный ручей, высоко в небе заливался краснозобый лесной жаворонок, медлительно и томно подавала голос из чащи пищуха, то и дело выпархивали с ветки на ветку синички. Изредка в глубине леса скрипуче крякал коростель, и Хисматулле впервые в жизни стало жалко валить эту нетронутую девственную красу…

Косари цепью растянулись по поляне. З-з-з-жи! 3-з-з-жи! — звонко запели косы. С каждым взмахом рук подкошенная трава падала на землю и укладывалась в ряды.

Хисматулла шел первым, но, уже пройдя половину ряда, почувствовал усталость. Он не оглядывался, но услышал за спиной приближающийся звук чужой косы. Сосед поравнялся с Хисматуллой и крикнул:

— Эй, браток! Отдавай свой ряд, а то ноги отрежу!

Хисматулла уступил ему свой ряд, но не успел сделать и десяти взмахов косой, как сзади снова крикнули:

— Береги пятки!..

Двое, обошедшие Хисматуллу, были самыми ловкими и сильным косарями, поэтому Хисматулла не прекословил им и сразу уступил дорогу.

Хисматулла поднял голову и отер пот с лица и, увидев конец рядов, усмехнулся: Ну и хитер этот Хажисултан — и здесь приманку повесил! В тени на ветке дерева болталась большая желтая длинная связка кренделей. Косари, которые кончат ряды первыми, получат эти крендели в придачу к чашке айрана — кислого молока. Тем же, кто придет последним, дадут только айран. Да разве дела в айране? Сколько насмешек выслушает тот, кто придет последним!

К обеду стало сильно припекать. Рубашка Хисматуллы стала мокрой от пота и прилипала к телу, губы стали солеными, в глазах мутилось от усталости, но, несмотря на это, он продолжал ритмично взмахивать косой, не желая отставать от товарищей.

Один лишь Хаким не косил, зато у него было много другой работы — с утра, по указанию бая, он зарезал для угощения косарей яловую кобылу, помог женщинам чистить в ручье потроха и требуху, приготовил таганцы, повесил котлы, привел в порядок все ведра, исправил грабли, заготовил несколько деревянных вил и точил косарям притупившиеся косы. Делая все это, он все время наблюдал за беременной женой, которая, несмотря на уговоры, вышла сегодня на луг.

— Нехорошо сидеть дома в день помочи, — сказала она, улыбаясь бледными, бескровными губами, — Может быть, я помогу совсем немножко, но люди не будут думать, что я ленивая.

Перекусив, косари снова принялись за работу. Хаким взял вилы и стал копнить Скошенное неделю назад сено было сухое и душистое, пыль от него летала в воздухе, набивалась за воротник, оседала на лице. Мугуйя убирала оставшееся за мужем сено, а пятилетний Аптрахим, сидя верхом на лошади, возил копны к стогу, вцепившись обеими руками в гриву, делая вид, что он нисколько не боится упасть.

Мугуйя с большим выступающим вперед животом то и дело останавливалась, чтобы передохнуть, и, ласково улыбаясь, глядела на сына. Щеки ее покрылись легким румянцем, волосы выбились из-под платка. Вдруг Аптрахима подбросило на лошади, и он сполз на бок, изо всех сил пытаясь удержаться на ее спине.

— Отец, он упадет! — крикнула Хакиму Мугуйя и, побледнев, опустилась на землю.

— Что ты? — спросил подбежавший Хаким, но Мугуйя только стонала в ответ. Хаким осторожно поднял ее и повел к шалашу. Маленький Аптрахим, соскочив с лошади, помчался вслед за ними.

— Позови старшего брата, — крикнул ему Хаким, — пусть хотя бы он идет на помощь, а то еще дармоедами назовут!.

Загит быстро согнал кобыл в загон, развел дымник, укоротил поводья, привязывавшие жеребят, и, показав отцу на висевшее перед шалашом лассо, побежал к стогам.

Мужчины громко смеялись, но, увидев приближающегося мальчика, затихли, и Загиту стало неудобно и стыдно. Может, они про меня или про отца? — подумал мальчик. Не смея взглянуть на вспотевших косарей, он нерешительно приблизился к стогу. Одни из работников, воткнув вилы в бок сложенного до половины стога, крикнул ему: Залезай наверх!, и Загит по длинной ручке вил стал карабкаться на стог. Пока взрослые отдыхали под тенью березы, он плотно утоптал только что сложенное сено и стоял наверху, не зная, что делать дальше.

Отсюда хорошо виден был весь луг, более чем наполовину скошенный, с горбами несметанных стогов, и рубахи косарей, равномерно удаляющиеся к лесу на другом конце поля, мужчины, пившие айран под деревьями, яркие цветастые платья женщин, убиравших в лесу сухие ряды.

— Эй, идите сюда! — крикнул один из муж чин, сидевших под березой.

— Это еще зачем? — звонко откликнулась од на из женщин.

— Кажись, Гульямал! — косарь толкнул в бок соседа. — Где Хисматулла, там и она, как тень таскается! — Он опять повернул голову в сторону леса и крикнул, сложив ладони рупором: — Идите, айраном угощу!

Эхо на разные лады повторило его голос, но женщины больше не откликались