Золото тофаларов

— Не слишком сложная, — спокойно повторил полковник, пропустив мимо ушей уколкинское замечание. — И даже не слишком опасная, если все будете делать так, как я вам скажу.

Глава 29 ДВА-ОДИН

Дача Вартанова находилась в Снегирях — километров сорок от Москвы по Волоколамскому шоссе. Добротный большой дом из мощных оцилиндрованных бревен располагался в центре участка площадью примерно с полгектара. Участок был огорожен высоким глухим забором и весь зарос колючей дикой малиной, среди которой возвышались десятка два огромных вековых сосен.

Дом, казалось, хранил атмосферу тех лет, когда был построен — атмосферу конца тридцатых годов. Все в нем: и мебель, и кухонная утварь, и многочисленные пыльные книги, и поблекшие, слегка пожелтевшие фотографии прежних обитателей — все было в возрасте почтенном, время остановилось здесь лет пятьдесят с лишним назад.

— Это ваше родовое поместье? — спросил я Вартанова, снимая с полки справочник «Вся Москва» за 1936 год.

— Отнюдь! — ответил Александр Гургенович. — Этот дом я купил у родственников генерала Клементьева пятнадцать лет назад.

Он устало опустился в массивное старое кресло и с безразличным видом наблюдал, как двое парней Уколкина таскают на террасу наши вещи из машины. Вартанов предложил нам с Кедровым пожить в его загородной обители те несколько дней, которые потребуются Уколкину для подготовки акции против Гордона.

— А вещи? Вообще — вся обстановка? — спросил Станислав, с любопытством озирая почти музейный интерьер.

— Все от прежних хозяев осталось. Хотел было поменять, да все как-то времени не хватало, а потом привык. Уютно здесь, спокойно.

Вартанов встал, потянулся.

— Ну что же, надо стол сделать — отметим приезд. Ребята, — крикнул он охране, — притащите дров из сарая и камином займитесь, ночи-то уже прохладные.

Пока парни разжигали камин, а Кедров с Вартановым занимались закуской, я с разрешения Александра Гургеновича осматривал дом.

Первый этаж состоял из террасы и трех больших комнат, две из которых отапливались голландской печкой, выложенной голубыми с белыми звездочками изразцами, а в третьей был камин из темно-вишневого кирпича с медным раструбом дымоуловителя, совсем тусклым от времени. В комнате с камином стоял небольшой черный кабинетный рояль, на нем лежал пухлый альбом в переплете из рыхлого синего бархата. Стряхнув пыль, я раскрыл тяжелый том.

Меня всегда поражало качество старинных фотографий. И даже не техническим совершенством изображения, хотя и этот аспект достоин удивления. Большинство снимков начала века, которые доводилось мне когда-нибудь видеть, несли на себе печать высокого мастерства подлинных художников. Я о портретах, разумеется. Репортажная съемка в то время переживала свое детство, а вот портреты сильное впечатление производят.

Лица, глядевшие на меня с коричневатых тонированных снимков на плотном картоне с золотым тиснением, были симпатичны. Старые мастера уважали своих клиентов — и ракурс, и свет, и поза подчеркивали прежде всего одухотворенность, интеллект. И парадная ряса священника, и его великолепное, вероятно наградное, распятие, и блестящий мундир офицера, и ордена, и элегантные трости и шляпы — все это бросалось в глаза уже потом, но сначала — лица, а особенно — глаза. Было в них и достоинство и ум, и смотреть на них было приятно. Я медленно перелистывал альбом.

Подписей почти не было под фотографиями, а те, которые были, значили для меня очень мало — отдельные буквы, иногда город, иногда год. Последний снимок в манере старой школы был сделан в Одессе, в 1918 году. Два офицера стояли, опираясь на эфесы шашек, и смотрели прямо в объектив. В их глазах была усталость и злость.

Дальше в альбоме шли скверные, мутные фотографии тридцатых годов — здесь уже интерес представляли комбинации кубиков, шпал и ромбов в петлицах гимнастерок и количество аляповатых советских орденов. Серые лица персонажей имели выражение одинаковое и не запоминались.

— И никого уже нет… — произнес у меня за плечом задумчивый голос.

Я вздрогнул — Вартанов подошел совершенно неслышно. Он открыл чуть скрипнувшую крышку рояля и легко прикоснулся к желтоватым, с мелкими трещинками клавишам слоновой кости. «Bekker» — разобрал я черные буквы на тусклой бронзовой дощечке.

Александр Гургенович пододвинул стул и сел за инструмент. Его небольшие, с короткими пальцами руки уверенно легли на клавиатуру. Мелодия старинного романса заполнила комнату.

— Белой акации гроздья душистые вновь ароматом весенним полны… — негромко напевал полковник приятным баритоном.

В комнату заглянул Кедров с бутылкой и штопором в руках и прислонился к косяку двери, с улыбкой слушая игру Вартанова. Внезапно я понял, почему старый полковник ничего не хочет менять в этом доме. Ему нравилось чувствовать себя гостем — гостем, что заглянул на огонек, зажженный дружеской рукой полвека назад. И дело не в том, кто и как жил здесь раньше — этот дом легко было заселить любыми тенями. И, наигрывая вечером на старом рояле, испытать невероятную надежду, что вот скрипнет дверь и войдут те, кого нельзя ждать уже никогда.