Золото твоих глаз, небо её кудрей

Ведь я хорошая постельная игрушка. Правда ведь? А всё почему? Во-первых, я всегда знаю, что ей нужно: достаточно глубокого вдоха. А в-третьих, у меня такой замечательный инструмент. В-третьих, ибо их два. Потому что мой язык не уступает пенису, а в чём-то и превосходит. О, какой куни я ей делаю, какой куни! Любая самка отдала бы всю себя и ещё накормила бы меня мясом с собственных ляжек за такой куни. Я могу вылизывать её вечно, читая её изнутри, как книгу, полную горячих ароматов. Я устраивают ей серию взрывных оргазмов или часами не даю кончить, покуда она, в полном уже изнеможении, сама не истечёт сладкими струйками. Я могу вознести её и низвергнуть, я могу быть её господином в нижайшем рабстве, я владею ей, пока она обладает мной — пока не устанут или её лепестки, или мой. Обычно мой розовый шершавый лепесток сдаётся последним. Язык хищника — он утомляется не скоро.

И этого-то Мальвина сегодня лишилась — сама, сама, сама! Прогнала меня с ложа! За что же, милый мой Артемон, за что же? Всего лишь за невинное желание немного разнообразить наш обычный интим… но довольно об этом, довольно, довольно.

…Я смотрю на часы. Их я нашёл в сейфе на третьем уровне. Там же я обнаружил золотое пенсне (без стёкол, со следами зубов) и очень острый нож с надписью HADAMOTO — тоже из белого вещества, напоминающего кость, но очень твёрдого. Пенсне я оставил в сейфе, нож взяла Мальвина. Не знаю, зачем. Она отлично умеет резать без ножа.

Часы ещё древнее надписи на столе. Женева, Дэниель Рот, номер 18647 — во всяком случае, именно эти цифры выбиты на ободке корпуса. Когда-то эти цифры что-нибудь да значили — и, возможно, когда-нибудь что-нибудь будут означать, кто знает. Но здесь и сейчас они столь же бессмысленны, как и время, которое они показывают — без десяти десять. В этом есть что-то глупое: десять без десяти. Какой-то кофе без кофеина, прости Дочь такую глупость.

Они ходят, я проверял — время от времени, если я много двигал рукой, они начинают тикать. Видимо, в них есть подзавод. Но выставить правильное время у меня тоже не поднимается рука. С чего бы? Мне не хватает дерзости, что-ли? Нет, уж точно нет. Скорее, мне видится в этом какое-то кощунство или неблагородство. К тому же время — это совсем не то, что меня интересует. Часы нравятся мне как вещь — плоские, с белым, исчерченным чёрными линиями, лицом, с поджатыми щеками, с ремешком из крокодиловой кожи, пахнущие золотом, лаком и очень-очень старой кожей — они великолепно смотрятся на бритой руке. Теперь я делаю забривки по запястье, не дальше: Мальвина любит чувствовать мой мех подмышками. Свою же шерсть — ах, простите, волосы, ну конечно, волосы — она тщательнейшим образом удаляет.

Ну вот, я снова об этом думаю. Ах. Не могу. Вот об этом не надо. Не надо. Тем более, что я и так всё время думаю об этом.

…Подмышки, подмышки. Её подмышки. Сладкие озерки божественных ароматов. Мой нос — я имею в виду planum nasale — идеально умещается в её подмышечной ямочке, как в гнёздышке. Тогда её аромат окружает меня и сводит с ума, так что я становлюсь ненасытным в страсти. Сильнее на меня действует только тот, другой запах. От которого я теряю всякое подобие рассудка. Впрочем, без него со мной происходит примерно то же, но в плохом смысле. Чему ты, фантом моего мозга, летучий двойник, будь свидетелем, будь, будь, будь.

О, как же это всё-таки унизительно! Ведь я же так интеллигентен. Недурно образован. Прекрасно адаптирован к социуму. Имею ярко выраженные лидерские задатки. Задатки, но не запросы: мне ближе независимая позиция. У меня достаточно развит вкус и богата эмоциональная сфера. Любовь для меня — это прежде всего гармония телесного и духовного, уступчивости и доминирования, искренности и игры. И прежде всего — взаимопонимание. Я думал так раньше; я и сейчас так думаю. То, во что я впал — это не любовь, даже не страсть. Это постыдная зависимость. Низкая, чисто химическая аддикция. Молекулы определённых форм, пробуждающие в немолодом самце древнейший из инстинктов.

Какая же пошлость, какая скучная, зевотная пошлость! Какой великолепный повод набулькать себе ещё!

С другой стороны, в этой пошлости скрывается трагедия. Цветущая сложность иногда нуждается в плодоносящей простоте. Но не в пустоте же! А Мальвина… будем же честны перед собой, mon nez- #224;-nez: так ли уж она содержательна? Впрочем, её пустоты бывают хороши. И у меня есть чем их заполнить. Мой второй аргумент в наших с ней спорах — длинный, приятно-заострённый, с косточкой внутри и раздувающейся луковицей у основания. Knot, узел, изыск собачьей анатомии. Она это обожает — когда её распирает изнутри, у самого входа, давя на верхнюю стеночку. Когда мы стоим, слипшись, а я спускаю, спускаю. Она всегда кончает, когда я переношу через неё ногу и становлюсь задом, и мой набухший, побелевший от напряжения петушок проворачивается в её вагине, как ключ в замке.