Золото твоих глаз, небо её кудрей

…О Дочка-Матерь, я сказал «мой петушок». Ну не сказал, ну подумал. Но коньяк всё слышит. Даже такие вещи. «Мой петушок». Буээээ. Лучше б я сказал «мой огрызок». Нет, подумал. Нет, я так думать не буду. Я вообще не буду о нём думать. Ему только того и надо — чтобы я о нём думал. Чтобы иметь повод налиться кровью и высунуться из кожаного мешочка. После чего я буду вынужден пойти к сейфу…

…Только этого мне не хватало! Оправданий. Самой худшей разновидности их — скрытых, то есть вдвойне лживых. «Я буду вынужден». Нет. Между «мне хочется» и «я вынужден» — бездна, в которой так легко тонет честь, достоинство, элементарное чувство приличия. И если о чести в моём случае говорить уже не приходится (я сам растоптал её двадцать восьмого сентября сего года), а достоинство сомнительно (в моей жизни здесь я не усматриваю ничего достойного), то, по крайней мере, чувство приличия ещё при мне. Я могу — иногда, хотя бы иногда — не поддаваться тому, что ниже меня.

Что это определяет? Время, время, гонки со временем. Кто успеет раньше — коньяк или петушиный огрызок.

Ну, за твоё здоровье, огрызок! Спи спокойно, сегодня я тебя не потревожу. Во всяком случае, будем на это надеяться.

…О, коньяк всё-таки неверен. Никогда не знаешь заранее, на чьей он стороне: моей или его. Если на моей, я успею отрубиться, прежде чем огрызок встрепенётся. А если на его — наоборот.

И тогда я всё-таки пойду к сейфу, где хранятся мои тайные, позорные сокровища.

…Трусики почти выдохлись. К тому же они изначально были с кислинкой, очень противной: у Мальвины шли бели, это испортило весь букет. А вот носочки свежие, с ароматом натруженных ножек. Я украл их из бельевой корзинки неделю назад: у меня было такое чувство, что мы поссоримся. Тогда не случилось: у Мальвины была овуляция, самый пик, я ей был нужен по два-три раза на дню. Пару раз я удачно вытер Мальвину платочком и потом его спрятал. К сожалению, этот запах очень нежен: неистово-божественный в первые часы, рождающий во мне тайфуны сладострастья, он очень быстро теряет ту самую неземную нотку, которая и делает Мальвину моим божеством.

Зато у меня есть лямочка от лифчика, чрезвычайно душистая, и аромат её стоек. Она была причиной одной из наших ссор — Мальвина меня застала за медитацией перед этой деталью туалета. Разумеется, всё было совершенно невинно, non tangebat, то есть без механических движений с моей стороны. При достаточном уровне сосредоточения я в них не нуждаюсь, а если они всё же необходимы — значит, они не необходимы. К сожалению, провести Мальвину в таких вопросах не удаётся. Она… в общем, она сделала правильный вывод, я должен это признать. Как и то, что дал ей достойный повод. Хотя достойный ли? Повод, в сущности, ничтожный, ведь это даже не измена. Возможно ли изменить субстанции с одним из её атрибутов? С другой стороны, можно ли возмущаться тому, что один из атрибутов предпочтительнее прочих?

Думаю, всё дело в том, каковэтот атрибут. Я уверен: Мальвина не была бы оскорблена, если бы был я влюблён в её внешнюю красоту или звуки голоса. Потому что это санкционировано древней человеческой культурой, хитрейшей из всех обманщиц. О, разумеется, простительно и даже похвально любить прекрасные очертанья лица, сияние глаз, изгиб губ, какую-нибудь подрагивающую жилку тоже можно. И даже «особенный изгиб» тела Грушеньки в романе Достоевского может быть осмыслен в том же ключе: блудные очертания суть несовершенное подобие совершенной, занебесной красоты. Вообще, во всяком фетише есть нечто статуарное, именно это отчасти оправдывает его постыдную природу. Но мой жалкий фетиш не имеет очертаний. Ближайший из телесного к тому, что некогда называли духом, он считается его полной противоположностью. Только потому, что Homo Sapiens Sapiens обладал почти рудиментарным обонянием.

А может быть, всё дело в том, что этот атрибут отделяем? И что жалкая тряпица, пропитанная нужным запахом, может в какой-то момент оказаться сладостнее самого источника этого аромата? А, пожалуй, да — вот в этом можно учуять нечто… то есть усмотреть. Ну конечно же, усмотреть.

…Пожалуй, сейчас мне всё-таки ближе носочки. Хотя и они, честно говоря, слабоваты, а я несколько утомился от коньяка. Придётся к чему-то прибегнуть — или к позорной механической стимуляции, или к усилению аромата.

Ну, ты же знаешь, что я выберу? В конце концов, я ведь зачем-то взял с собой дохлую землеройку в пакетике? Сейчас я положу её в носочек, как начинку в пирожочек. И минуты через три-четыре для меня будет готово восхитительное блюдо — которое меня не насытит, зато приятно опустошит.