— Послушай сынок, — Алексей Петрович положил ладонь на коротко стриженную голову мальчика, — ну застрелил бы ты этого майора, или убей ты хоть сотню немцев, ни дедушка, ни твои родители не воскреснут…
— Они не воскреснут, но я должен…
— Ты должен остаться в живых, вот что ты должен! Именно этим ты и отомстишь!
— А как мне жить?
Рощин задумался, потом неспешно закурил:
— На этот вопрос у меня нет ответа, спросишь у своего Бога, при случае… И кстати, если твои руки будут в крови его детей, я не думаю, что он станет с тобой беседовать…
— Бога нет… Как нет мамы и папы, как нет моего деда… Где он был, когда их убивали? — Из глаз мальчика катились слёзы, его голос сорвался на крик, — ведь от них не осталось даже пыли…
Захар резко встал. Внезапно у него закружилась голова, в глазах запрыгали цветные искры и он стал медленно оседать… Через не плотно сжатые, ресницы он увидел, что лежит на коленях у деда:
Теперь выезжая в командировки, Рощин всегда брал Захара с собой. Они продолжали заниматься описью и отправкой на восток ценностей из государственных музеев и частных коллекций. С начала 45-го, в Москву шли в основном составы с мебелью, коврами, посудой, одеждой, и не только из музеев, а ещё и с уцелевших магазинных и фабричных или мануфактурных складов. Алексей Петрович скрипя сердце, подписывал накладные и опечатывал вагоны. К этому времени в их отделе появилось два офицера, носивших погоны НКВД. Они не вмешивались в дела Рощина, но повсюду следовали за ним, делали короткие записи в своих блокнотах, иногда просили посмотреть те или иные бумаги.