Золотое дно

Прошло уже много лет, а Васильев и сейчас помнит эту картину до мучительных подробностей. Бомба была сброшена ночью. Никого не удалось спасти из-под развалин...

Песня звучала все громче и громче. Где-то близко звенела она в репродукторе...

Шуршал под ногами песок, будто снег... Как тогда в Ленинграде хрустел под ногами.

- Я не знаю, может быть вам и не очень приятны мои сетования... глухо заговорил Васильев. - Не знаю, зачем я решил поделиться с вами моим горем... Но поймите, Мариам, долгие годы я молчал, никто и никогда не слыхал от меня ни жалоб, ни вздохов... И вот сегодня, перед самым большим днем в моей жизни, я вдруг захотел пожаловаться вам... Дайте руку! - резко сказал он.

Мариам робко повиновалась. Васильев взял ее маленькую ладонь и прижал к щеке.

- Простите меня, - сказал он, бережно опуская ее руку. - Я кажусь вам смешным... Но когда я вспоминаю о том, что узнал совсем недавно, мне просто недостает человеческого тепла... Мне кажется, что я сплю и мне не хватает воздуха...

Мариам чувствовала, что ему трудно говорить. О, как бы она была счастлива, если бы смогла подольше задержать свою ладонь на его холодной щеке!

- Есть такое слово: ненависть, - тяжело дыша, говорил Васильев. Наши люди могут и любить и ненавидеть. Ненависть к врагам Родины благородное чувство... Но мне иной раз кажется, что нет в мире такого слова, такого понятия, которым можно было бы определить то, что я чувствую за последнее время... - Он помолчал и, смотря прямо перед собой широко раскрытыми глазами, продолжал: - Я вам сказал, что в Ленинграде у меня никого не осталось в живых... Думал о сыне - он в это время был в Эстонии, куда еще летом его вывезли в лагерь вместе с другими пионерами. Но что я мог узнать, когда Прибалтика уже давно была занята... Лагерь не успели эвакуировать. После войны мне стало известно, что сын мой жив и находится в американской зоне Германии, в каком-то приюте для сирот. Как и многих других советских детей, его заставляли навсегда забыть свою родину, свой язык, даже имя... - Мой Алешка превратился в забитого американского раба. По данным советской комиссии, которая занималась возвращением детей на родину, сына моего там называли почему-то Вильямом... Никакие протесты не помогали. Американцы не возвращали наших детей... - Васильев замолчал, затем, взглянув на Мариам, снова заговорил, как бы вспоминая: - Алешка сейчас уже совсем большой... ему семнадцать, и он здесь недалеко... на чужом берегу.

- Недалеко? - спросила Мариам очень тихо, боясь прервать инженера, будто от громкого слова могла разорваться тонкая ниточка, что тянулась от нее к его сердцу.

- Узнал я об этом в Москве... Подросших советских ребят американцы зачем-то отправили на Ближний Восток, а не на родину...

Совсем неподалеку отчаянно взвизгнул гудок проходящего катера. Мариам от неожиданности вздрогнула и невольно прижалась к своему спутнику.

- Маленькая вы моя! - Васильев неловко поправил завернувшийся воротник на ее плаще и, словно застыдившись этой несвойственной ему нежности, сказал: - Вы, наверное, клянете меня на чем свет стоит. Совсем расчувствовался... Нечего сказать, приятная прогулка!

- Я не знала, Александр Петрович, что вы так обо мне думаете... Голос Мариам задрожал.

- Постойте, Мариам! - Инженер остановился и осторожно приподнял ее голову. В уголках глаз блестели слезинки... - Я вас обидел?.. Ничего не понимаю...

- Ну, и не надо!.. Пустяки! - Девушка старалась казаться веселой. - Девичьи слезы - ночная роса...

- Я, наверное, очень нелепо устроен. Плохая человеческая конструкция! Не могу видеть, когда плачут дети.

- Это обо мне?

- Да, Мариам... когда я увидел слезинки в ваших глазах, я вновь вспомнил о детях, у которых погибли родители... Это было сразу после войны. Я отправился в детский дом, где воспитывались сироты. Хотел взять себе какого-нибудь мальчугана, чтобы усыновить... Меня долго расспрашивали, кто я и откуда, а когда узнали, что я один и нет у меня никакой семьи, вежливо отказали. - Он глубоко вздохнул. - И здесь не повезло мне, Мариам! Если бы вы знали, с какой завистью я смотрел на одного майора, который приехал с женой и просил отдать им в дочери крохотную девочку! Но чувство зависти съело меня окончательно, когда майор взял троих ребят...

- Как же так? - удивилась Мариам.

- Наверное, это получилось потому, что майор, вроде меня, не мог выносить детских слез. Насмотрелся за войну... Девочка - совсем маленькая, с черными глазенками - сразу понравилась майору. Он и его жена решили взять именно ее. Но тут они заметили, что два мальчугана стоят рядом и кулачками размазывают слезы. Оказалось, что это братья девочки. Не выдержал майор: взял всех троих!

Васильев замолчал, прислушиваясь к далекой незнакомой песне. Мариам, вытирая слезы, приложила платок к глазам.