Золотое яблоко

Воцарилось молчание, которое, казалось, растягивалось в какой-то длинный коридор почти буддийской пустоты – наконец-то! Джордж увидел этот проблеск Пустоты, которую пытались описать все его дружки-кислотники, – и затем вспомнил, что это было не то, к чему его подталкивал Хагбард. Но молчание затягивалось, успокаивая дух, словно штиль в торнадо этих последних нескольких дней, и Джордж внезапно осознал, что размышляет абсолютно бесстрастно, не испытывая ни надежды, ни страха, ни самодовольства, ни чувства вины; и если не совсем уж без эго, не в состоянии абсолютной даршаны[22], то, по крайней мере, без того разгоряченного и ненасытного эго, которое обычно либо выскакивает вперед, либо отступает перед голыми фактами. Он созерцал свои воспоминания, сохраняя безразличие, объективность, душевный покой. Он размышлял о чернокожих и женщинах и об их тонкой мести Хозяевам, актах саботажа, которые не распознаются как таковые, поскольку принимают форму актов подчинения. Он размышлял об индейцах из племени шошонов и их грубой шутке, удивительно похожей на шутки всех угнетенных людей в любой точке мира; он внезапно понял смысл Карнавала, и «Пира Дураков», и Сатурналий, и Рождественской Вечеринки в Офисе, и всех прочих ограниченных, позволительных, структурированных событий, в которых допускалось фрейдовское Возвращение Вытесненного; он вспоминал разные эпизоды, когда мстил профессору, директору школы, бюрократу или, еще раньше, своим родителям, дожидаясь удобного случая, чтобы сделать именно то, что от него ожидалось, превратив это в маленькую диверсию. Он видел мир роботов, которые, чеканя шаг, маршируют по дорогам, проложенным для них сверху, и видел, что каждый робот частично жив, и в нем теплится частица человека, дожидающегося удобного момента, чтобы поставить палки в колеса Механизма. И наконец он понял, почему все в мире работает неправильно и почему «Обстановка Нормальная» – это всегда «Абсолютный Бардак».

– Хагбард, – медленно произнес он. – По-моему, я понял. Эволюция происходит в обратном направлении. Все наши беды начались из-за послушания, а не из-за непослушания. И человечество еще не сотворено.

Хагбард, больше обычного похожий на ястреба, отчеканил:

– Ты приближаешься к Истине. Теперь будь осторожен, Джордж. Истина – это не собака, которую можно загнать в конуру, как писал Шекспир. Истина – это тигр. Будь осторожен, Джордж.

Он развернулся на стуле, выдвинул ящик письменного стола в псевдо-марсианском стиле и вытащил оттуда револьвер. Джордж, хладнокровный и одинокий, словно взошедший на Эверест, наблюдал, как Хагбард открыл барабан револьвера и показал, что в нем шесть пуль. Затем щелчком закрыл его и положил револьвер на стол. Потом Хагбард отвернулся и больше на него не смотрел. Он наблюдал за Джорджем. Джордж наблюдал за револьвером. Снова вспомнилась сцена с Карло, но вызов Хагбарда был безмолвным. Его спокойный взгляд не выражал и мысли о том, что состязание началось. Револьвер мрачно посверкивал; он нашептывал о насилии и хитрости, свойственных этому миру, о предательствах, которые не снились Медичи или Макиавелли, о ловушках для невинных жертв; казалось, его присутствии наполняло каюту особой аурой. Он казался даже коварнее ножа, оружия трусов, или плети в руках человека со слишком сладострастной, слишком интимной, слишком хитрой улыбкой; он вошел во внутреннюю тишину Джорджа, внезапный и неотвратимый, как гремучая змея, встреченная на пути ярким солнечным весенним днем в мирном и ухоженном городском саду. Джордж слышал, как в его кровяной поток начал вливаться адреналин; видел, как «синдром активации» увлажнил его ладони, участил сердцебиение, чуть-чуть ослабил сфинктер; и по-прежнему ничего не чувствовал, возвышенный и невозмутимый на своей горной вершине.

– Робота, – сказал он, взглянув наконец на Хагбарда, – победить легко.