Золотое колечко на границе тьмы

Может быть, это и зря. Может быть, чересчур. Но никуда не денешься, такая тревога становится постоянной, как дыхание. И она уже не только о «своих». Она о любом, с кем ты хоть как-то знаком…

Такие мысли, уже не имеющие прямого отношения к Сандалику, крутились у меня, пока я мчался на такси к яхт-клубу.

Я почти не опоздал. А Юрос явился еще позже меня: он учился во вторую смену и к тому же его заставили переписывать задание по математике. Я его даже слегка подразнил за это.

Мы весь вечер готовили яхту к выходу, а следующий день провели в море. Ветерок был так себе, небольшой, но все же плавание оказалось интересным. Особенно для меня, для человека, который бывает у моря неделю в году. К вечеру около десятка крейсерских яхт оказались недалеко друг от друга, когда шли от Херсонесского маяка в порт. Ветер перешел к норд-весту, сделался покрепче, и парусники, обгоняя друг друга, полетели к гавани мимо всех бухт Гераклейского полуострова: Казачьей и Камышовой, Круглой и Стрелецкой, Херсонесской и Карантинной… Море было очень синее, небо чистое, на волнах появились гребешки, чайки поворачивались клювами к ветру и останавливались в его потоках. А яхты набирали скорость. Рядом с нами мчался громадный двухмачтовый «Орион». Юрос, прочно расставив тощие ноги, стоял на носу и снисходительно махал "Ориону"…

Во время плавания тревожные мысли о Сандалике у меня рассеялись. На следующий день тоже некогда было беспокоиться, хватало других забот. И волноваться я начал уже на подходе к вокзалу. Опять стал думать: а вдруг не придет?

Конечно, так и получилось: была ровно половина седьмого, а Сандалика на платформе не оказалось. Закон "всемирного невезения" вступал в силу.

Люди шли от троллейбусной остановки на платформу через мост над рельсами. Несколько раз я обрадованно вздрагивал, когда между прутьями перил мелькали коричневые ноги, а над поручнями проносилась голубая рубашка и светлые растрепанные волосы. Но это были просто похожие на Сандалика мальчишки. Много их таких…

До отхода осталось десять минут. Потом восемь.

Семь… Тут я впервые чертыхнулся. Вполголоса, но от души. Иногда это действует на "всемирное невезение" как заклинание.

…Сандалик появился не с моста, а откуда-то сзади. С частым топотом и сбитым дыханием. Встал передо мной встрепанный и виноватый, быстро проговорил:

— Здрасте… Извините, пожалуйста. Ой…

— Ох и мчался ты, — сказал я радостно. — Что-нибудь случилось?

— Да… Нет… Я из-за Люськи задержался, это сестра моя. Ух, я ей потом еще скажу…

— Не пускала? — посочувствовал я. А сам все радовался, что он прибежал.

— Я к ней на минутку зашел, — объяснил Сандалик, — она говорит: "Посиди с Тарасиком, я на пять минут в магазин сбегаю". Я говорю: "Я опоздаю". А она: "Я мигом, честное слово…" Еще слово дает! Ушла в магазин, а там очередь. А Тараса ведь не бросишь, ему год всего…

— А что это за личность — Тарас?

— Люсин сын…

— Значит, ты дядюшка!

— Да… — Сандалик заулыбался… И снова стал серьезным: — Вот книга. Спасибо.

Сандалик протянул книгу двумя руками. Очевидно, ее возвращение было для него важным событием. Он к нему подготовился специально: потрепанную обложку обернул чистой газетой "Слава Севастополя" и сам выглядел понаряднее — рубашка поглажена, вместо растоптанных сандалет — новые кроссовки. Только вся эта нарядность скособочена и встрепана от спешки.

— Много успел прочитать?

— Почти всю. Только приложение не успел. Да там уже не так интересно… — Сандалик помолчал и сказал потише: — Жалко того юнгу на "Везуле"…

— Да… — сказал я. И почему-то опять кольнула тревога за Сандалика.

А он отцепил от рубашки серебристый значок и протянул на ладони.

— Возьмите…

Это был значок из серии "Бастионы Севастополя" — "Четвертый бастион". Я взял, мельком пожалев, что не Шестой.

— А у меня и подарить тебе нечего.

— Да ну, дарить еще мне… — смутился он.

— Я тебе свою книжку пришлю. Скажи адрес. — Я вытащил блокнот и ручку.

— Давайте, я сам напишу.

Он принялся писать в блокноте и от усердия водил кончиком языка по пухлым губам. Я слегка нервничал: объявили, что до отхода поезда две минуты. Но сказал спокойно:

— А ты мне письмо пришли, ладно?

— Ладно. Только адрес тоже дайте…

У меня в кармане лежала визитная карточка, но я не решился дать ее Сандалику. Показалось, что она — глянцевая, солидная, «взрослая» такая — отгородит меня от мальчишки. И я торопливо начеркал адрес на листке.

— Не потеряй.

— Нет, что вы… — Он зажал бумажку в кулаке. И вдруг сказал: — А Казачья бухта в самом деле та, за Камышовой. Туда «Везул» и выбросило.

— Да. Зато насчет памятника ты прав.

Сандалик кивнул и потупился. Сказал шепотом:

— Только я не знаю, что делать.

— И я не знаю… В бронзе отлито, не исправишь так просто.

Сандалик свел выгоревшие брови и хотел что-то ответить, но радио громко заиграло "Прощание славянки". Под этот марш поезда уходят из Севастополя…

Мимо вагона проплывали белые дома на берегах бухт, корабли, маяки, портовые краны. Уходил назад Севастополь, и ничем нельзя было заглушить печаль расставания с этим городом.