Золотое лето

Обдуманное и хладнокровное убийство тем и отличается от самозащиты, что пачкает душу. Ломает ее, корежит, уродует. Одно дело на войне, другое – в мирное время. И человек, который не воевал сам. Поневоле после этого будешь себя плохо чувствовать.

Нет? Ваша душа спокойна после этого мероприятия? Так проверьте ее наличие.

Анна набрала воздуха в грудь. Решиться было сложно, а потому… получилось как получилось. На выдохе.

– Я убила человека.

Матушка Афанасия даже и слова не сказала. Не шевельнулась. Не поменяла положения тела. Так и слушала – внимательно и участливо. Анна опустила голову. Она понимала, после рассказа на нее посмотрят совсем иначе. Она этого полностью заслуживает, и не станет врать себе. Но… Ей не хотелось видеть этот переход от симпатии к отвращению.

Он будет.

И она все увидит.

Но… может ведь у нее быть крохотная отсрочка?

– Этот человек здесь и сейчас… он пытался навредить. – Имен Анна не называла. – У него ничего не получилось. Но в дальнейшем она… он мог представлять серьезную опасность для моего сына. И я решила…

Ивана она не считала за убийство. Там-то все просто, хотели убить ее, промахнулись, получили в ответ. Да-да, именно убить. Даже если морально… Это самозащита. А вот с Цветаевой было именно убийство.

– Я еще раз решила поговорить. Дала последний шанс. Я бы отменила все. Но…

– Но человек решил не прекращать своих попыток, – поняла матушка. – И ты его убила.

Оговорки не остались незамеченными. Но это потом, потом…

– Да.

– Ты жалеешь об этом?

Анна кивнула:

– Я… да, наверное, жалею.

– Человека – или себя? – Вопрос был поставлен остро и жестко. Даже немножечко жестоко. Так, что Анна задохнулась – и не смогла произнести даже слова. За нее это сделала матушка Афанасия. – Ты не убитого жалеешь и оплакиваешь. Тебе себя жалко. Ты пошла на страшный грех, ты ищешь себе оправдания, ты его не находишь. А хочется…

Анна кивнула.

Хочется, все верно.

– В Библии сказано, что это страшный грех. Это верно. Его не замолить, не выпросить прощения.

Голова Анны опустилась еще ниже. Она не плакала, но была близка к этому.

– Я знаю.

– Но ты не думаешь о другом. Грех нельзя замолить? Значит, и начинать не надо.

Анна резко подняла голову.

– Что?!

Матушка Афанасия улыбнулась. И Анна поняла: ее не осуждают. Ее поняли и приняли. Вот такой, как она есть.

– Да, именно так. А ты думала, грехи отмаливать надо? Смешно даже сказать. Вот представь, ограбила ты кого-то, обобрала, предала, к пропасти подтолкнула, убила… да, всякое бывает в жизни. И помчалась в храм, полы протирать? Скажем, воровство десять молитв стоило, а убийство – двадцать? Ты про индульгенции слышала?

Анна кивнула.

Яна слышала. Дешевая попытка деньгами купить себе Царствие Небесное.

– То есть некоторые грехи не отмолить?

– Никогда. Или они останутся с тобой, или ты их исправишь.

– То есть? – Здесь и сейчас Анна не понимала, что от нее требуется. Нельзя ведь оживить Цветаеву? Да и можно было бы… она бы не стала.

– А ты подумай сама. На то Господь и разум дал, чтобы мы от зверей отличались. Есть ведь воровство – и воровство. Если человек с голода булку украл – он виновен?

– Ну…

– А если у него миллионы, а он миллиарды хапает? И то, и другое воровство. А все ж – разное.

С этим Аня была полностью согласна. И считала, что за первое надо бы накормить и приставить к работе, отрабатывать. А вот за второе… ох!

– Вы хотите сказать, что надо не отмаливать грехи, а исправлять там, где можно?

– Примерно так. Знаешь, ведь когда революция была, война, потом гражданская… знаешь, сколько детей осталось без родителей?

Анна поежилась.

Она знала.

– Был такой Феликс Дзержинский. ВЧК создал, кровь лил, как воду пил. Тогда у них у всех руки были по локоть в крови. Но знаешь… мне иногда кажется, что свои грехи он отмолил. Он целую сеть создал, которая работала ради беспризорных детей. Скольких он спас? Скольких вытащил? И не ждал никакой благодарности, и не получил ее… никогда. Или – получил?

Анна медленно кивнула. Смысл она поняла.

Отнял жизнь – спаси жизнь. Вот и весь тебе сказ. Это не молитвы, не свечки за десять рублей, это настоящее. Когда ты себя отдаешь, все вкладываешь…

Украл?

Ну так сделай что-то для людей! Да хоть детскую площадку построй! Хоть кому помоги! Не церкви, нет! В ней несчастных и обделенных не найдешь, все при месте и при зарплате. А ты людям пользу принеси. Оглянись вокруг, наверняка найдется, кому помочь.

Нет? Не хочется? Не можется и не желается?

Так не обессудь и не жалуйся.

– Я поняла. Спасибо…

– Вот и ладно. Аня, грехов, которые нельзя искупить, – в мире нет. Господь Отец наш, он нас любит и все простит. Только вот… сделает твой сын пакость, а потом прибежит да в глаза лгать будет? Мол, раскаивается он… поверишь?

Анна качнула головой.

– Вот. И не поверишь, и не оценишь, и еще по попе добавишь.

– Как-то так, – пожала плечами Анна. Хотя в жизни бы сына и пальцем не тронула.

– И здесь то же самое. Не лицемерие требуется, а правда. Сделал подлость? Или ты ее отработаешь, или она к тебе вернется. А не к тебе, так к твоим детям.

Анна поежилась.