Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл

К сожалению, Яков перебрал тоже очень здорово, начал материться и бросать в гостей грецкими орехами. Старики сказали: «Это скверный знак. Коли молодой напивается на свадьбе, то семейная жизнь у него может не заладиться». Гриди вывели пьяного княжича, взяв под белы руки. Вслед за ним вышла и невеста, красная от гнева и унижения.

Положив Владимира на одр, слуги удалились. Он какое-то время шевелился, что-то бормотал и икал, призывал Болеславу: «Эй, черниговка, подь сюды, помоги раздеться», - но потом быстро засопел, провалившись в сон. Болеслава крестилась под образами, думала с отчаянием: «Господи Иисусе! Пресвятая Дева Мария! Что же делать мне? Как себя вести с этим олухом, животиной, дурнем? Гадкий галичанишко! Смрадный недоумок! Коли он теперь вытворяет всякие непотребства, дальше будет хуже. Как его унять? Как найти управу?» Ничего не решив, лишь измаявшись, прикорнула на другой половине ложа, сбросив только летник[17] и кику. Но жених потревожил её под утро: запустив одну руку под рубаху, тискал грудку, а другой рукой развязывал гашник - шнур, который крепил понёву[18] вокруг талии. Девушка начала брыкаться, верещать и в конце концов укусила его за ухо. Он отпрянул, ухватившись за мочку. Посмотрел на ладонь и увидел кровь. Жалобно воскликнул:

- Ах ты сучка! Я же муж тебе и имею право.

- Сильничать во сне? Грубо брать? Княжич согласился:

- Ладно, извини, сделал, не подумав. Хмель ещё не вышел. Ну, давай по-хорошему? Мне зело неймётся!

- Ничего, потерпишь, - огрызнулась та. - Дай мне хоть раздеться. Не в одежде же!

- Да не всё ль равно? Ить меня всего распирает прям, и боюсь не выдержать, лопнуть, как пузырь! - Навалившись и кряхтя, неумело начал тыкаться в её лоно; Болеславе пришлось помочь и направить.

Он зашёлся в рефлекторных движениях, точно кобелёк и пыхтел ей в лицо смачным перегаром. Наконец закатил глаза, взвизгнул и остановился, изогнув хребет, а она ощутила, как внутриее пульсирует мужнина одеревеневшая плоть, быстро разряжаясь.

Новобрачный обмяк, в благодарность принялся покрывать лицо молодой жены поцелуями. Норовил попасть в губы, но черниговка поворачивала голову и не позволяла. Княжич опечалился:

- Что ты прям, будто не родная! Али не довольна?

- Да довольна, довольна, счастлива! - процедила брезгливо.

Он ответил с обидой в голосе:

- Строишь из себя! Будто бы хрянцузская королева! А видали мы этих королев - голышом враскоряку!

- Много ли видали?

- Для меня - достаточно.

- Вот и поздравляю. Стало быть, черниговская княжна лучше королев, коль на мне женился. Иль тебя из Хрянций тож прогнали, как твою сестрицу из Унгрии?

Княжич замахнулся, чтобы съездить ей по лицу, но потом раздумал и не ударил. Но предупредил:

- Ты мою сестрицу не трожь. Я ея люблю больше всех. Даже больше маменьки. Мой единственный родной человечек.

Дочка Святослава, поправляя одежду, произнесла:

- Ну и на здоровье. Мне до Фроськи твоей дела никакого. Просто к слову сказала, не со зла.

Ярославич кивнул:

- Упаси тебя Бог говорить со зла. Мне шлея под хвост попадёт» - и пиши пропало. В бешенство впадаю. И себя не помню. Страх! Бают, что мой дедушка был таким же, князь Володимерко.

- Хорошо, что предупредил.

- Как не предупредить? Стать женоубивцем не хочется.

В целом торжества удались, если не считать одного обстоятельства: перепившаяся охрана острога не смогла отбить нападения неизвестных вооружённых людей; те ворвались внутрь и, схватив заключённого боярина Феодора Вонифатьича, увезли с собой. Кто, зачем - неясно. Говорили, что в одном из налётчиков опознали Чаргобая. Но наверняка сказать не могли.

Осмомысл наказал виновных - распорядился высечь прилюдно на торговой площади. И велел усилить дозоры вокруг города. Даже не поехал охотиться, дабы не бросать Галич без присмотра.

2

Не ошибся один из караульных острога: похищением вельможи в самом деле руководил Ростислав - сын Берладника. Год назад, убежав из Тысменицы, он прибился к смоленским князьям: Рюрику и Давыду. Старший вёл дела слабо, больше занимался семьёй и детьми, да ещё любил помечтать, сидя на крылечке: вот отец в Киеве помрёт, и его, наследника, киевляне призовут на великое княжение. Без борьбы, конечно, не обойдётся, но его дружина всех размечет. И войдут в историю Руси оба Рюрика - старый, основатель династии, и смоленский, Рюрик Ростиславич. Правда, чем таким особенным люди могли бы его запомнить, он не знал. И не думал. Просто сам факт возможного воцарения в «матери городов русских» грел ему душу.

Младший же, Давыд, был совсем другим: забияка, балагур, кутила. Заведя дружбу с Чаргобаем, он устраивал охоты в смоленских лесах, а зажарив мясо пойманных животных, молодые люди ели, пили, веселились от пуза и куражились над бабами из окрестных сел. Даже помышляли убежать на Дунай и пойти по стопам Берладника - сколотить отряды бродяг, грабить караваны и натягивать нос болгарам. Сдерживало одно: прежде чем уехать, сын Ивана жаждал отомстить Осмомыслу за отказ выдать за него Евфросинью.