Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл

Старшая поповна находилась неподалёку - тоже держала свечку, слушала отца, осеняла себя крестным знамением. Видимо, почуяла устремлённый на неё страстный взгляд, повернула голову и увидела худощавую мужскую фигуру с полускрытым лицом. Но глаза показались ей знакомыми; странная догадка промелькнула в мозгу - снова обернувшись, Ксюша убедилась: это княжич! - и затрепетала, сразу ощутив, что колени её не держат. Больше уже е слышала слов священника. Лихорадочно рассуждала: «Для чего? Здесь? В такую рань? Нет, не может быть. У него жена. И вообще - я простая поповская дочка, он же - сын самого Осмомысла! Мне, конечно, лестно его внимание, но меня на мякине не проведёшь, я отдам свою честь токмо после свадьбы…» А сама покрывалась потом и шептала слова жалобных молитв. Кое-как решившись, в третий раз посмотрела в угол: соглядатая там уже не было. «Слава Богу! - с облегчением вздохнула она. - Этак много лучше. Уж не диавол ли смущает мя? Может, это он предстал в образе Володимерки? Или померещилось? В самом деле! Скуки ради приглашал с сёстрами на псарню, не имея ничего такого в виду. А уж я, как дурочка, возомнила! Замуж мне пора. Видно, на роду написано выйти за отца Дмитрия». А отцом Дмитрием был священник из Болшева, овдовевший не менее года тому назад, с четырьмя детьми на руках; говорил с батюшкой Георгием о возможной Исенитьбе на Поликсении, но пока предложения не делал. После службы подошла к тятеньке, чтоб спросить, соизволит ли он вместе с домочадцами завтракать или у него дела в церкви. А Георгий начал ей пенять: дескать, ты чего извертелась вся во второй половине проповеди? Та призналась: мол, почудилось, что в углу стоял человек, очень уж похожий на княжича.

- Не умом ли ты тронулась, дщерь моя? - удивился поп.

Опустив глаза и зардевшись, девушка ответила:

- Вот те крест святой: как тебя, видела его!

- Прочь отсед, не скверни глупыми речами пресвятого места! Завтракайте сами, я приеду к обеду. - И покинул её, скрывшись в Царских Вратах посреди иконостаса.

Старшая поповна, подтянув узелок платка под подбородком и поправив волосы, осенила себя крестом в последний раз, поклонилась и пошла из церкви. Сделала всего несколько шагов, как услышала позади себя:

- Здравствуй, Ксюшенька, милая голубушка.

И узнала голос. И едва не лишилась чувств от забившегося в горле сердца. Еле-еле проговорила:

- Здравствуй, батюшка, мой свет.

- Тихо, тихо, не называй по имени. Я здесь тайно.

- Отчего же так?

- Нешто непонятно? Людям моего положения неудобно бегать, дабы поглазеть на поповых дочек. Пересуды, толки никому не нужны.

- А зачем же бегаешь?

- А затем, что, видно, я к тебе присох.

У неё в глазах сделалось темно. Губы прошептали:

- Ты, наверное, надсмехаешься надо мною, бедной, честной девушкой?

- Нет, нимало, молвил истину. Мне запала в душу. Ни о ком другом думать не могу. Даже о супруге.

- Свят, свят, свят! Да ведь это грех!

- Да ещё какой! Но пожар в груди застит мне глаза. Признавайся: люб ли я тебе?

Та мотнула головой, замахала ладошками, будто отгоняя от себя наваждение:

- Совестно такие вопросы задавать, право слово!

- Мне теперь всё едино.

- Слушать не хочу. Будь ты кем не знаю, императором, Римским Папою, я скажу одно: Заповедей Господа нарушать не желаю.

- Стало быть, не люб, - вырвалось у Якова с нотками отчаяния.

Ксения ответила мягко:

- Нет, конечно, люб - как владыка наш, Галицкой земли, и наследник самого Осмомысла. Мы его почитаем как отца родного.

- Я же не про то. А по-человечески, просто?

Дочь отца Георгия ничего не произнесла и шагала молча. У развилки тропинки остановилась; видимо, уже успокоившись, весело взглянула в глаза:

- Не печалься, княжич. Поживём - увидим, как оно всё ещё обернётся.

Ощутив в её словах некую надежду, он схватил её за руки, выдохнул в лицо:

- Приходи в буковую рощицу нынче вечером.

- Нет, не смею. И меня тятя не отпустит. Чем я оправдаюсь?

- Значит, завтра в это же время, как пойдёшь с заутрене.

- Завтра приезжают из Болшева маменька и сёстры. Надо их встречать.

- Значит, послезавтра.

- Может, послезавтра… Но не утром, а вечером. Я отправлюсь на посиделки… коли доведётся уйти тайком… Но не обещаю! Зряшно не надейся. И не обессудь, коли не приду.

- Стану ждать, сколько ни придётся. В буковой рощице, у ручья на камушках… Не забудешь?

Хохотнула, вильнула юбками. Бросила насмешливый взгляд:

- Ну, прощай! И не поминай лихом!

- До свиданья, милая, до свиданья…

Два с половиной дня показались вечностью: отпрыск Ярослава маялся ужасно, всё валилось у него из рук, даже кролики и собаки не развеяли грусти и тоски, только раздражали. Приглядевшись, Болеслава спросила:

- Ты чего такой?

- Я? Какой?

- Вроде сам не свой, и в глазах тоска. Уж не занедужил ли, часом?

- Нет. Спасибочки. Чувствую себя сносно.

- Может быть, влюбился в кого-нибудь?

Княжич вздрогнул и похолодел. Но изобразил удивление:

- Да Господь с тобою! Я тебя люблю.

- Ой, не притворяйся. Мы друг дружку терпим, ласково относимся и проводим ночи совместно, как положено мужу и жене. Коли Бог позволит, заведём детишек. Но любовью между нами не пахнет. Ты прекрасно знаешь.